ГРIНБЕРГ. В таком случае… Только, пожалуйста, товарищ, поскорее…
ПАНАС. О, це дуже скоро. Це мiй батько. Вiн живе недалеко звiдси на селi i балакає по-українському. З самого малечку балакає, заядлий контрреволюцiонер…
ГРIНБЕРГ. Что это, глупая шутка?
ПАНАС. Боже борони! Як можна?
СОФIЯ. Панасе Степановичу, для чого це?
ПАНАС. (Нiби тепер тiльки помiтив її.) Ах, и вы здесь, мадам? Очень приятно. Вы можете засвидетельствовать, что мой отец настоящий контрреволюционер. Во всяком случае, ничуть не хуже вашего. Не правда ли? А между тем вашего сейчас расстреляют, а мой ходит на свободе и угрожает социализму на Украине. Я, как старый социалист…
ГРIНБЕРГ. Послушайте, вы — или пьяны или сумасшедший? Что вам?
ПАНАС. Боже мiй, товарищу. Як же не бути п’яним? Як не бути п’яним? I правильно сказали, товарищу, iменно сумасшедшiй.
СОФIЯ. Панасе Антоновичу, я вас прохаю…
ПАНАС. Сейчас, мадам, сейчас уйду, как вы нетерпеливы. Позвольте же и мне совершить такой же подвиг, какой вы совершили. (До Грiнберга.) I крiм того, у мене є ще двi тiтки, старi контрреволюцiонерки, селянки, також балакають по-українськи, живуть у другому селi. Читають українськi книжки.
ГРIНБЕРГ. Если вы немедленно не уберетесь отсюда вон, я вас прикажу расстрелять. Слышите вы?
ПАНАС. Господи Боже мiй! А я ж чого сюди прийшов? Я ж не договорив вам, я ж ще сам контрреволюцiонер. I жорстокий, попереджаю вас, контрреволюцiонер. Не тiльки читаю, але й пишу по-українському. От спитайте цю даму. Чого ви посмiхаєтесь? Вiтаючи всiм серцем пришествiє в особi большевикiв соцiалiзму, я не можу допустить, щоб жив такий контрреволюцiонер, як я. Куди прикажете менi стати до стенки? Туда? Туда? Туда?
ГРIНБЕРГ. (До Софiї.) Что он — больной, что ли? Кто он такой?
СОФIЯ. Панасе Антоновичу, можна вам два слова сказать?
ПАНАС. С удовольствием, мадам, с удовольствием. Только, пожалуйста, поскорее, мы с товарищем должны окончить наше дельце.
Виходить Семяннiков, з порога кличе:
— Товарищ Гринберг. На минутку можна вас? Извиняюсь, товарищи.
ГРIНБЕРГ. (Швидко йде до його, й обидва зникають у сусiднiй кiмнатi.)
СОФIЯ. Що це значить, Панасе?
ПАНАС. Что именно, мадам?
СОФIЯ. (Рiзко.) Все. Ця комедiя, це "мадам", росiйська мова зо мною. Що це значить?
ПАНАС. Baм не нравиться выражение "мадам"; но ведь это из почтения, мад…, ну, сударыня, если хотите. Единственно из почтения к вам. С особой, которая родного отца и брата принесла в жертву великой святой идее, я не могу иначе говорить, как на языке благородном, на языке наших освободителей, несущих нам светоч…
СОФIЯ. Дiйсно, ви од страху, видно, зовсiм збожеволiли.
ПАНАС. Как не збожеволеть, мадам, как не збожеволеть? Ведь вы только взгляните туда за окно: горы трупов этих подлых украинцев. Горы, мадам, понимаете ли вы это? Мальчики, дети, старики. К стенке — и готово. По усам узнают контрреволюцию. Малороссийские усы — и к стенке. И как же не благоговеть перед вами, как не… не божеволеть? А? Ведь это же ясно, что социализм пришел, и не какой-нибудь там гнилой, европейский, а большевистский, российский, самый настоящiй. Позвольте преклониться перед вами. (Низько вклоняється.}
СОФIЯ. (Мовчить.)
ПАНАС. Что прикажете передать на том свете вашему контрреволюционному батюшке и братцу? Прощание? Или сожаление о их глупости? Что же вы молчите? Извольте хоть словечко произнесть.
СОФIЯ. Чого вам треба од мене? За що ви мучите мене? За що?
ПАНАС. (Люто.) Чого треба? Випустiть батька вашого i брата! Чуете? Не смiйте їх убивать!..
СОФIЯ. Як же я їх випущу? Як? Скажiть. Ну, скажiть, що менi зробить, я все зроблю. Пiти з бомбою, з револьвером визволять їх? Ходiм. Давайте.
ПАНАС. Пiзно з бомбами. Вимагайте вiд ваших товаришiв випустить їх.
СОФIЯ. Я вже вимагала, просила, благала. Мама навколюшках стояла перед ними.
ПАНАС. Знаю. А ви стояли i мовчки дивились, як мама ваша повзала перед паршивцем, перед… жулiком, шарлатаном.
СОФIЯ. Я думала, може, це поможе…
ПАНАС. Хе!.. Не помогло? Прислав красногвардейця вивести їх?
СОФIЯ. Вiн не може випустить. Це була б зрада, порушення обов’язку…
ПАНАС. (Смiється.) Яка моральна чистота! Ану, дайте йому тисячу карбованцiв, побачите, чи злякається вiн зради?.. Ану, запропонуйте йому свою любов, чи побоїться вiн порушення обов’язку? О, мерзотники!
СОФIЯ. Ви мелете чортзна-що. Говорiть же, як визволить, ну, говорiть!
ПАНАС. Я ж говорю, якого ж вам ще чорта: дайте йому хабаря, грошима, тiлом своїм, чим хочете, i вiн випустить. Грошi, може, од вас посоромиться взять, але тiло… можете бути певнi.
СОФIЯ. Ви це серйозно?!
ПАНАС. Що саме серйозно: чи згодиться? Анiтрiшки не сумнiваюсь.
СОФIЯ. Ви по собi судите?
ПАНАС. О, на жаль, про Грiнбергiв я смiло можу по собi судить. Тiльки мiж мною та ними та рiжниця, що я зроблю i не буду вже заводить тепер соцiалiзму, а вони роблять й заводять. Вони смiливiщi.