Здесь, в Румынии, меня и застала революция. Здесь я был избран членом полкового совета солдатских депутатов и вскоре — депутатом на армейский съезд (армия 9-я ген. Личицкого). В Романе (Румыния) я столкнулся с армейской украинской радой. Это обстоятельство послужило поводом к новому разладу в моей невыкристализированной идеологии. Приехав в команду, я стал призадумываться над вольностями Украины. На этой почве у меня с питерским рабочим было несколько крупных разговоров, но поскольку большевики (а рабочий оказался большевиком) в то время шли в контакте с украинскими партиями, добивавшимися государственной независимости, я, беспартийный мечтатель, не порвал связи с названным кружком: большевизм был мне близок еще и в особенности потому, что я его тогда понимал как децентрализованную власть Советов. Вскоре я заболел (отравление газами) и был отправлен в Кишинев, где, выйдя из госпиталя, принимал активное участие в выборах Думы, агитируя за большевистский список. Эта деталь мне нужна для того, чтобы сказать, что уже в то время я начал сомневаться в революционности украинских национальных партий.
Попал я домой в конце 1917 года. Здесь я столкнулся в селе Миски Млинки с известным украинским боротьбистом Заливчим. На его предложение вступить в какую-нибудь партию я ответил, что в моей голове полная неразбериха, вести же политическую работу среди массы я не отказываюсь. Я тут же приступил к организации т. н. «спілок». Это, конечно, не были выдержанные большевистские организации, но это были ячейки, противоставлявшие себя Центральной раде. Работа в них велась неорганизованно, в главной Демьяновской «спілке» (Богод<уховский> уезд, Рублевская волость) были, например, конокрады, с которыми приходилось мириться, потому что работа по раскулачиванию куркуля все-таки велась интенсивно. С тем большим рвением я принялся за это дело, что мой меньший брат Александр (член КП(б)У, красноармеец корпуса Приймаки, погиб под Перекопом) к этому времени возвратился домой на костылях с тяжелой раной, которую он получил в Московском восстании против юнкеров. Брат работал в одной из московских кузниц.
Тут меня и застал приход немцев. Я бежал в Харьков искать конспирации. Здесь я поступил в союз безработных солдат. Работая однажды на ст. Основа в качестве грузчика, я встретил одного из знавших меня урядников. Это принудило меня скрыться. Проночевав несколько дней на Благбазовских рундуках, я, наконец, нашел работу в бывшей Московской гостинице: меня приняли туда вторым дворником, но и здесь я прожил недолго (кажется, около 2-х месяцев). В квартире, где я жил с первым дворником, поселились гайдамаки. Завев однажды проститутку, они стали ее избивать. Произошла между мною и гайдамаками перебранка, в результате которой я должен был бежать из квартиры и уже больше туда не возвращаться.
Новую работу я нашел в бараках, что в конце Петинской, за Паровозостроительным заводом. Туда в это время прибывали партиями полутрупы военнопленных из Германии, и работы было достаточно. Работал там я сначала санитаром, а потом, решив использовать канцелярские шапирографы для воззваний, объявил себя «знавш. укр. мовы» и поступил в канцелярию.
Не будучи членом Компартии, я в своей подпольной работе оказался одиночкой (если не считать 2—3-х санитаров), и разбрасывание листовок меня не удовлетворило. Если к этому прибавить, что я был и тут взят на подозрение, то будет понятно, почему я скоро бросил бараки и отправился на село.
Поселившись тайно в Рублевской волости, я тотчас же организовал повстанческий отряд. Мой брат к этому времени оправился, и я совместно с ним повел организованную борьбу с отрядами графа Келлера. Петлюровщина застала меня в этой волости. Не теряя времени, я постарался, чтобы селяне выбрали меня своей «головою»: это давало мне возможность использовать все средства сообщения (телефоны, почту) для организации восстания в уезде.
В гор. Богодухове в это время была неразбериха. Главе местной власти т. Колядко (ныне член КП(б)У), очевидно, не хватало решительности, и восстание тормозилось.
На одном из заседаний повстанческого комитета меня и нескольких товарищей «накрыли» петлюровцы. Я, как остальные, приговорен был к расстрелу. Казаки куреня имени Таниты посадили нас на местные подводы и повезли в поле.
В это время один из моих отрядов возвратился в Рублевку — между ним и петлюровцами поднялась перестрелка. Мне удалось под пулями убежать. Товарищей моих расстреляли: это были граждане названного села — фамилии двух я помню — Медведь и Чапак; они потом были похоронены возле волости Советской властью.
Вырвавшись, я слился с отрядом и вступил в бой с петлюровцами.
Этот период своей жизни я могу характеризовать как полное принятие большевистской идеологии. Не будучи членом Компартии, я даже со спокойною совестью называл себя большевиком, даже потом принял звание члена богодуховского исполкома.
Борьба с петлюровщиной, советская работа — вот то, что я делал до наступления Деникина.