члена КП(б)У (апрель, 1919,
партбилет № 280655)
Николая Григорьевича Фитилева
(литературный псевдоним — Микола Хвильовий)
Мне в настоящее время 31 г. Родился я в селе Тростянце, Ахтырского уезда, Харьковской губернии, в семье народного учителя. Отец мой, народник, мечтатель, поклонник Михайловского, был в высшей степени безалаберным человеком. Этим я объясняю то, что никто из его пяти детей (3 сестры, брат и я) не получил образования, соответствующего, согласно тогдашним традициям, его социальному положению. Брат мой был кузнецом, сестры не имеют диплома и за среднюю школу. Что же касается меня, то здесь отсутствие так называемого образовательного ценза объяснилось и моими индивидуальными особенностями: унаследовав от отца мечтательность, я, поступив в Ахтырскую гимназию, должен был вскоре ее покинуть: участие в так называемом украинском революционном кружке выделило меня из среды остальных товарищей и моему отцу предложили перевести меня на квартиру к местному жандарму. Я бросил гимназию, не получив аттестата и за 4 класса.
С этого времени начинаются «мои мытарства». Сначала я пытаюсь поступить в экономию помещика Дурново (в то время мои родные жили в деревне Демьяновке, Кублевской волости, Богодух. уезда, Харьк. губ.) в качестве чернорабочего, чтобы вести тут среди батраков агитацию против существовавшего тогда строя (результат воспитания отца-народника); потом, когда это мне не удается, я живу некоторое время у родных, «шалопайничаю» — по словам местной сельской интеллигенции, фактически — веду маленькую работу среди крестьян, выливавшуюся в дискредитации царской фамилии. Вскоре об этом сообщено было местному уряднику, и я должен был покинуть родных.
Будучи связанным только с ахтырским украинским кружком, революционность которого выражалась только в чтении народнических рефератов, я должен был самостоятельно решать свою судьбу. В то время мне было 16—17 лет. Но в то время под идейным руководством отца уже проштудировал русскую классическую литературу, в особенности народническую. И, естественно, прочитав Успенского, Добролюбова, Белинского и т. д., я не мог не знать, что, кроме крестьянства, есть пролетариат. К нему-то я и обратил свое внимание и — главное — свою мечтательность, когда принужден был оставить село.
Без копейки денег я отправился в Донбасс. После недолгого времени скитаний я поступил на Дружковский завод в качестве чернорабочего в котельный цех. Первые месяцы я «приходил в себя». Завод меня, как и всякого новичка, «оглушил». Когда же я свыкся с обстановкой, увидел, что в тысячном потоке рабочих я затерялся и не способен проводить ту же идейную работу, о которой мечтал на селе. С одной стороны, мое разнузданное воображение не мирилось с маленькими результатами моей работы среди полуграмотных товарищей, с другой — я понял, вернее почувствовал, что мои товарищи не всегда меня понимают. Тут явился первый случай призадуматься над тем идейным багажом, каким меня наделил отец.
Но этого не произошло. Я был очень молод (а по тому безграмотному политически времени — в особенности), а судьба меня не столкнула с марксистским кружком. В результате я бросил Дружковский завод. Поводом к этому послужила и философия горьковских босяков: в то время я увлекся Горьким и его бродячей Русью. Из Дружковки я направился на юг, к морю, по «босяцким этапам». Идейную сущность этого периода моей жизни я могу характеризовать, как быстрое падение к интуивному анархизму. Расшифровую: тогда я знаком был с анархизмом по одной брошюре Бакунина, кажется, «Бог и природа» или что-то вроде этого. Очевидно, быть убежденным анархистом я в то время не мог. Почти до объявления войны я работал на Юге: в Таганрогском порту грузчиком, в кирпичном заводе, что возле ст. Иловайской, подвозчиком, на Горловке — грузчиком кокса и т. д. Ни в одном из названных мест я не уживался долго, потому что не мирился с существовавшей тогда эксплуатацией труда, потому что, во-вторых, чувствовал себя одиноким и меня тянуло к босяцкой вольнице.
Война и мобилизация меня отрезвили. К тому времени мне исполнилось 21г. — год призыва. Я должен был идти на военную службу.
Из Ващенковских казарм, что в Харькове, в начале 1915 года, в наказание за недисциплинированность, фельдфебель отправляет меня с маршевой ротой на действующий фронт. Попал я в 325-й Царевский полк, который стоял на позиции в волынских болотах, рядовым солдатом. С этого времени начинаются скитания по Галиции, Польше, Буковине, Румынии. Бои, походы, вши, «лямка» пехотинца, — все это я вынес физически, но морально это испытание меня надломило. Этот период своей жизни я могу характеризовать как период полного духовного упадка. Ни о какой идейной работе я уже не мог мечтать, потому что видел я только одну безграничную «походную» дорогу, на которой поджидало меня бесхлебие, орудийный гул и серая масса безличных людей. Только в 1916 году, когда я переведен был в 9-ю химическую команду рядовым «постоянного состава», мне пришлось столкнуться с живыми людьми, и там я вдруг вспомнил, что я все-таки человек, а не заведенный автомат. Первым живым человеком был питерский рабочий (фамилии его сейчас не помню), который организовал что-то вроде кружка, где велась агитация против войны. В это время мы стояли в голодной Румынии, и это способствовало успеху агитации. Я принял активное участие в беседах. Шла подготовка к разложению армии. Мы агитировали за отказ наступать.