— Да! Да! — отозвались все.

Даже непреклонный дяденька Помпей кивнул головой, в знак того, что и он сдается.

— О чем же с ним говорить? — с волнением спросил папаша, обращая глаза на дяденьку Нектария.

— Ты ему писал, что желаешь его видеть, и предложил условия, от выполненья которых зависит выдача бумаг?

— Да,— ответил папаша.

— Как ни было это тяжело,— дополнила мамаша.

— Когда мы все его обнимем, и первое волненье успокоится, ты скажи, что вручаешь ему эти бумаги, и вручи их…

— Вручить? — вскрикнул папаша. — Вручить? — повторили все.

— Ну да, вручить. Ему хочется иметь эти бумаги, и он, вероятно, приготовился за них ратовать,— отдай ему их, и он не будет знать, куда обратить заготовленное оружие. Он смешается и смягчится.

— Но выдать бумаги, значит, потерять последний контроль! — сказал дяденька Помпей.

— Он через четыре месяца будет совершеннолетний,— заметил дяденька Нектарий.— Итак, ты отдаешь ему бумаги…

Раздался звонок.

— Вероятно, он!

Все переменились в лице.’

Дяденька Нектарий приложил палец к губам и по очереди на всех поглядел. Взгляды его говорили: «Помните, что я сказал, и исполняйте, иначе испортите все дело!»

В дверях показалась высокая молодая фигура.

Как выступали в этой голубой шелковой гостиной все изъяны его запыленного, заношенного платья, лихорадочный блеск его темных ввалившихся глаз и бледность лица!

Все быстро поднялись со своих мест, все его окружили. Послышались поцелуи, восклицанья. Мамаша заплакала, бабушка, тетеньки, сестрицы — тоже. Папаша его обнял, дяденьки тоже. Дедушка громко чмокал в голову, гладил по волосам, трепал по щеке.

Он, видимо, ожидал иного приема и был несколько озадачен.

— Садись, затейник, садись! — сказал дедушка, толкая его легонько на диван.

— Ах, затейник! Затейник! — проговорила бабушка, отирая глаза и сморкаясь.

Какой дикий вид имел этот затейник на голубом шелковом диване со своими черными, непомаженными, беспорядочными космами и некрахмаленным воротом измятой рубахи!

— Я приготовил тебе бумаги,— сказал папаша затейнику.

— На каких условиях? — спросил тот с наружным спокойствием, хотя голос у него, не взирая на все усилия сделать его ровным, легонько дрожал.

— Без условий.

Его темные глаза недоверчиво и пытливо устремились на отца.

— Одно условие есть! — сказал, улыбаясь, дяденька Нектарий.

— Какое?

— Провести с нами этот вечер… Да ты весь дрожишь от холода! Сядь ближе к камину.

И он не успел опомниться, как дяденька Нектарий увлек его к камину, расшевелил жар и подкинул дров.

— Ты очень озяб?

— Да.

— Чаю бы поскорее!

— Ах, чаю! Чаю! Чаю! — зажужжали тетеньки и сестрицы.

Мамаша поднялась с кресла. Дяденька Нектарий поспешил к ней, как бы ожидая, что она упадет, поддержал ее, что-то шепнул ей и, возвратившись к камину, сказал вполголоса:

— Твоя бедная мать так взволнована, что совершенно теряется. Это слабость, конечно, но ты прости ей эту слабость!

Затейник — мы так и будем называть его — ничего не ответил и хотел встать.

— Куда же ты? — спросил дядя Нектарий.

— Я бы желал бумаги…

— Отец сейчас принесет тебе их… Но ты ведь исполнишь условие?

— К чему это условие? Мне кажется, оно тягостно для обеих сторон…

— Для меня первого не только оно не тягостно, но как нельзя более желательно! Неужто ты думаешь, что во мне уж не осталось ничего живого, что я не могу ни на что живое откликнуться? Ты ошибаешься!

Он произнес последние слова, понизив голос, и глаза его эффектно сверкнули при свете камина.

Затейник ничего не ответил, но и молчанье его было красноречиво для дяденьки Нектария.

— Ты не веришь мне? — продолжал он.— Я на тебя не сетую. Это очень естественно. Но помни умную русскую пословицу: чужая душа — темный лес, и помни, что в этом лесу нежданно могут расцвести небывалые тут растения.

Они незаметно очутились вдвоем. Мамаша, которую так кстати поддержал дяденька Нектарий, увела в столовую тетенек и сестриц, потом пришла за бабушкой, а бабушка через несколько минут пришла и увела дедушку. Папаша ушел, вероятно, за бумагами, а дяденька Помпей за папашей.

— У меня нет юношеской предприимчивости,— продолжал дяденька Нектарий,— нет юношеского увлечения, которое — согласись — нередко портит все, что гениально задумано, но я еще не совсем умер! Здесь еще есть кое-что!

И он дотронулся до своего левого бока.

Затейник не шелохнулся, точно он знал, что на этом месте левого бока находится карман, где лежит только что полученная расписка в выгодно помещенных тысячах, а около этого кармана ровно бьется спокойное сердце.

— А знаешь ли, что ты и тебе подобные, желая достичь добра и правды, только заграждаете к ним путь? Да! Вместо того, чтобы идти осторожно, а главное, запастись наперед всем необходимым для пути, вы кидаетесь стремглав и только разбиваете себе головы! И разбиваете без всякой пользы! Ты хочешь, чтобы человечество благоденствовало? Да? Но что же ты можешь для него сделать из этой грязной, смрадной конуры, где ты голодаешь и мерзнешь? Что?