— Скорей сюда! Скорей!.. Ай, что нашел!..
И указал на надпись.
Быстрые, любопытные глаза стремительно подскочившей средней сестрицы сверкнули гневом, щечки вспыхнули и…
И неизвестно, чем бы окончилось это дело, если бы дедушка и бабушка, вместе с тетеньками и дяденьками, не входили уже в сопровождении родителей в гостиную, где старшая сестрица встречала их грациозным книксеном, милою улыбкой с поцелуями.
— Здравствуйте, детки, здравствуйте! — игриво говорил разбитым тенором дедушка, седой, как лунь, щеголеватый, веселый старичок, в бархатных сапогах, в широком, как балахон, сюртуке с огромными карманами, «числом свыше узаконенного числа», как острил дедушка, где у него всегда были запасы разных гостинцев, которыми он любил подолгу поддразнивать внуков, потому что был убежден дедушка: сперва следует подержать в опасенье и неизвестности, а потом уж отдать, иначе не будут ценить и чувствовать.
— Здравствуйте, детки, здравствуйте! — говорила надтреснутым сопрано бабушка, седая, как серебро, щеголеватая, довольная старушка, в бархатных ботинках, в блондовом чепце и широком шелковом капоте с глубокими карманами, где она носила, как тоже острил дедушка, «экстренные запасы», которые с улыбкою передавала ему, прикрыв платком от взоров внуков.
— Ну-ка, выдвигайся, кто отличился добрым поведением и прилежанием в науках! — продолжал дедушка.
— Ну-ка, выдвигайся,— продолжала бабушка.
Родители, тетеньки и дяденьки, обступавшие пестрым полукругом дедушку и бабушку, улыбались.
Старшая сестрица тоже улыбалась, очевидно, считая себя изъятою из решенного уже для нее вопроса; старший братец подался назад в видимом убеждении, что это щекотливое дело касается не его, а средних.
Средняя сестрица храбро выдвинулась вперед, но средний братец, считавший, как уже было сказано, всякое чужое в чем бы то ни было превосходство для себя позором, выдвинулся еще дальше.
Только меньшой стоял на месте.
— Ну-ка, теперь выдвигайся, кто больше всех напроказил! — сказал дедушка.
— Ну-ка! — сказала бабушка.
Средняя сестрица проворно очутилась на возможно заднем плане. Средний братец старался отретироваться еще дальше.
— Хе-хе-хе! — засмеялся дедушка, чрезвычайно утешенный своею остроумною выходкой.
— Хе-хе-хе! — засмеялась бабушка, чрезвычайно утешавшаяся всякою выходкой дедушки.
Все засмеялись, потому что все были довольны дедушкой и бабушкой и самими собою.
— А ты что там стоишь, черноглазый пенек? — обратился дедушка к меньшему братцу, который, приняв дедушкин поцелуй, оставался неподвижен.— В паркет хочешь врасти, а? Ну-ка, подойди поближе!
— Подойди же поближе к дедушке,— внушительно прибавил папаша.
— Как следует доброму внучку! — закруглила мамаша.
— Видно, напроказил? — продолжал дедушка.— Погляди-ка на меня! Прямо, прямо на меня!
Большие темные глаза, далеко уступающие в искрометности веселым глазам прочих братцев и сестриц, как будто утомленные долгим созерцаньем чего-то неясного и далекого, устремились в маленькие, с желтой пестринкой, зрачки дедушки.
— Ну, ну,— говорил с добродушным лукавством дедушка,— ну… уж моргни, моргни, я позволяю…
— Моргни, дедушка позволяет,— говорила, посмеиваясь, бабушка.
Но темные глаза не моргали, и выраженье их было несколько странное. Они, казалось, с недоуменьем вглядывались в улыбающуюся, испещренную алыми жилками физиономию дедушки, словно впервые только ее, как следует, видели.
— Что это он так сегодня надулся? — обратился дедушка к родителям.
— Для Нового-то года! — прибавила бабушка.
— Не понимаю…— начал папаша.
Но тут снова раздался звонок.
— Верно, Рублевы! — сказал папаша.
Раздался второй звонок.
— Верно, Кредитовы! — сказала мамаша.
Произошло маленькое движение. Дедушка и бабушка выпрямились, родители двинулись к выходным дверям, старшая сестрица таки ухитрилась, что и на ее личико хватило местечка в зеркале, в котором отразились быстро повернувшиеся к нему разнообразно убранные головки тетенек, дяденьки обдернули на себе лацканы, поправили галстуки, а у кого были усы, те разгладили и усы.
Средние братец и сестрица воспользовались этим движеньем, чтобы сначала высунуть друг другу языки, а затем поддать друг другу в бока, за какое неприличие старший братец счел необходимым наградить их равносильными пинками, что, надо отдать ему справедливость, он исполнил мастерски.
Меньшой братец был оставлен, отошел к окну, стал глядеть на улицу и опять задумался.
Долго он тут простоял и продумал, никем не замечаемый за спущенными оконными занавесками.
Собравшееся около стола под новою яркою скатертью общество весело и шумно разговаривало. То и дело дребезжал смех дудушки, за которым непосредственно дребезжащим эхом доносился смех бабушки, неумолкаемо звенели голоса тетенек и их приятельниц Рублевых, раздавались более резкие и более полные ноты из замечаний дяденек и их приятелей Кредитовых, веские, хотя смягченные ноты из беседы родительниц и все покрывающие басовые ноты из беседы родителей.