— Дай бог Алеше! — говорила Анна Федоровна.— Мы с тобой, Варенька, на свадьбе погуляем.
— Когда б свадьба поскорей, бабушка! — отвечает барышня.
— Бог даст, дождемся!
И дождались. Приехал Алексей Петрович веселый, золотое кольцо на руке,— обручен. Побыл недолго, ничего толком не рассказал и уехал. «Дела, дела!» — говорит. А какие там дела? Рассказывали, просто катался — поедет в одну сторону, проедет верст пять,— в другую; то лес объедет, то в поле или в степь. От радости не сиделось ему на одном месте.
Ну, женится — и женится, хорошо. Анна Федоровна послала его невесте образок в серебряной позолоченной ризе, невеста ей написала родственное письмо, и невестина мать тоже. После троицына дня была свадьба назначена.
Все окружные барыни и барышни сбирались попировать у молодых; все Алексея Петровича поздравляли и на весь век ему счастья желали, все было весело и мирно; замечали, что даже все это время ни бурь, ни гроз не было. Только смутило раз Алексея Петровича вот что: отдал он назад колечко одной барышне, а барышня ему вместо всякого ответа прислала пулю. Да, свинцовую пулю, настоящую.
— Как это принимать мне, тетенька? — спрашивал он у Анны Федоровны.
— Да никак. Брось эту пулю, чего ты с ней носишься!
— Я, право, не знаю, что все это значит…
— Да ничего,— блажь, да и только.
И правду, видно, блажь была; после эта барышня тоже была у молодых, и веселилась у них, и ужинала.
В это самое время приехал к Анне Федоровне из Н-ского уезда знакомый, да с первых слов и говорит ей:
— Ну, матушка Анна Федоровна, теперь мы с вами потягаемся. Смотрите, вы свою славу не потеряйте: едет к вам не молодая хозяйка, а восьмое чудо в свете.
Анна Федоровна распрашивает, а гость рассказывает:
— Эта молодая барыня так бабы печет, что с ней никто в мире не может сравниться. И особенно печет она одну ананасную бабу — точный ананас.
— Дух ананасовый, я знаю,— сказала Анна Федоровна.
— Какое! Ананас сам, своей особой! Если зажмурите глаза да в рот вам положить и спросить, что это? Вы скажете— ананас.
— Ну, это вы городите! — сказала Анна Федоровна.
— Вот сами увидите, вспомните мои слова. А то еще печет она тюлевую бабу — ну, матушка! Не мне, дураку, это рассказывать! Увидите сами лучше.
Гость остался у Анны Федоровны обедать, за обедом шутил, смеялся, хвалил обед и спрашивал не раз Анну Федоровну, о чем она задумывается.
— Я вот удивляюсь вам, как это вы-то никогда ни о чем не думаете, батюшка? — отвечала ему Анна Федоровна.
— Оттого не думаю, Анна Федоровна, что мысли ни к чему не приведут, а только состарят, будь им пусто! Теперь с кем ни увижусь, все мне говорят: «Вы опять помолодели»,— а если бы я мыслями занимался…
— Надо о душе своей подумать всякому,— перебила Анна Федоровна немножко запальчиво.
«Видно, крепко она огорчилась тюлевой бабою»,— подумал он.
Гость уехал, а Анна Федоровна осталась в задумчивости и тревоге. В этот день она ошиблась ключами, ни слова не вымолвила об Алексее Петровиче, ни об его невесте, ни о свадьбе и внучку свою приласкала как-то рассеянно.
А между тем Алексей Петрович уехал венчаться; через неделю его ждали с молодою женою в Саковку.
Прошла неделя. Анна Федоровна все была задумчива; то она говорила: «Как это время бежит быстро!» — то говорила, что время тянется долго.
Приехали молодые в Саковку, Анна Федоровна услышала это и побледнела. Она строго выговорила внучке за ее радость и прыганье при этой вести. Анна Федоровна была в тот день наряжена, как в большой праздник, но была бледна и встревожена; она не сидела, а все ходила по комнатам, останавливала внучку за малейшую резвость и заставляла ее смирно сидеть. Так прошло утро. Наконец молодые приехали. Вошел Алексей Петрович и ввел молодую жену,— ах, что это была за красавица! Свежая, румяная, статная, глаза карие, большие, светятся, как свечки, и такие живые, быстрые, и такие веселые! Зеленое шелковое платье так и шумит; в ушах золотые серьги, и так славно вьются темные волосы на белых височках! Вовсе была не застенчива, а разговорчива и приветливая. Сейчас заговорила с Анной Федоровной, приласкала Вареньку.
А Анна Федоровна была сама не своя. Где ее всегдашняя обходительность? Где ее участливость? Хотя она говорила молодой ласковые слова, но во взгляде у нее была только тревога, в лице печаль, голос неровный.
Молодые у нее обедали. За обедом все беспокоило Анну Федоровну, все ей казалось или не доварено, или пережарено; она говорила очень мало, потчевала грустно. На что Варенька ветреница, а и та заметила, что бабушка сама не своя. Алексей Петрович не заметил — он в сторону не глядел, а глядел только в женины глаза.
Когда молодые возвращались домой, молодая и говорит:
— Мне твоя тетушка понравилась, Алеша; только что она такая печальная?
— Нет, она веселая.
— Где же веселая, Алеша? Точно с похорон воротилась сейчас! И все по сторонам оглядывается, будто пожара ждет.