Но как же примирить всех? Неужели нет никакого иного средства, кроме союза с басурманом? Неужели нельзя через какие-нибудь "разумные медиации", без пролития братской крови, воссоединить Украину?

Мазепа сдвинул на затылок шапку, чтобы подставить свой лоб свежему дыханью ветра, и снова задумался.

Видно было, что мысль его работала усиленно; лицо его то хмурилось, то снова прояснялось; вдруг глаза его вспыхивали, — казалось, перед ним мелькало что-то яркое и неуловимое, казалось, вот он сейчас вскрикнет: нашел, нашел! Но через минуту огонь в глазах его снова потухал и лицо принимало напряженное сосредоточенное выражение.

Говор и смех казаков и запорожцев как-то утихли. Каждый из путников был занят своими думами.

XXIV

Мазепа повернулся в седле и обратился с неожиданным вопросом к Куле:

— А что, пане-брате, ты ведь, думаю, бывал не раз на левом берегу, видал, как там казаки и поспольство к Бруховецкому, — со щирым сердцем… или нет?

По лицу Кули пробежала легкая усмешка, левая бровь его; слегка приподнялась, но он отвечал совершенно серьезно:

— С щирым, с щирым, пане-брате, так вот, примером, как собака к палке: лаять-то лает, а укусить еще не решается,« потому что за палкой еще и хозяин с крепкой рукой стоит.

— Да как же не решается! — возразил горячо Палий. — Уже не раз бунтовали против него казаки в разных местах, а наипаче в Переяславле. Столько раз прибегали оттуда посланцы к гетману Дорошенко: бери, мол, нас, гетмане-батьку, голыми руками, не хотим этого "перевертня" над собой гетманом иметьі Да это, ведь, было еще до этого договора, а посмотрим, что теперь будет! Вот как повезем мы во все стороны Дорошенковы универсалы, тут и зашумит народ!

— Вот оно как! — протянул Мазепа, и на лице его заиграла довольная улыбка. — Так, значит, ему не вольно теперь живется?

— Хе, — усмехнулся Куля, — отчего же не вольно? Вольно, как за каменной стеной: вот он и сидит у себя в замке, по, гетманским покоям гуляет, в окошко посматривает

— Да, — прибавил Хмара, — гетман самый настоящий: заперся у себя в замке, как в лукошке, да только ему и дела, что ведьм жжет.

— Ну, что же! А все ж не гуляет, — возразил Куля.

— Иуда-предатель! — вскрикнул запальчиво Палий. — Продал за тридцать сребреников весь край! Вконец ограбил и обнищил весь народ! Вольных казаков обращает в поспольство! Заставляет "в послушенстве ходить"[15]! Захватил себе все лучшие земли, млыны и хутора!

— Ну, а старшина к нему как? — продолжал расспрашивать Мазепа. — Ведь он же и для нее выторговал вволю и млынов, и сел, и хуторов.

— Гм! — откашлялся Куля, и левая бровь его снова приподнялась над глазом. — Такая уж правда на свете. И старшина на него нарекает. А что он им делает? Об одном только "дбае", как бы побольше воды на свои потоки забрать! Мазепа усмехнулся.

— Ну и мелет?

— Мелет. Много уж чего перемолол; — перемолол и наши доходы, и наши города, и все поспольство. Да что же, на добрый жернов что ни брось, все смелет, говорит пословица.

— Что ж, так умен?

— Разумен, как лисица; только хвост еще не отрос, не умеет следов заметать. Да вот "трапылась ще йому прыгода": хотел научиться "межы дощем"[16] ходить, да забыл, что слишком "од-пасся" на наших добрах, — вот и промок, а теперь сидит у себя в замке, да сушится, боится, чтобы запорожцы его не просушили!

— Уж мы доберемся до него! — моргнул значительно бровями Хмара.

— На самом высоком дереве просушим гадину! — вскрикнул гневно Палий.

— А как к нему запорожцы прежде были? Ведь не сразу же он все эти порядки завел! — обратился Мазепа к Шраму.

— Теперь ты сам уже видел, какой ласки все ему "зычуть", а и прежде, хотя и по-братски с ним жили, но не смаковали. Знает он, над кем можно "коверзовать", а кому и поклониться нужно. Запорожцам он никаких "крывд" и "утыскив" не делал, потому что знал, что с ними жарты плохи. Вот он и теперь подсылает своих "шпыгив", чтобы узнать, что о нем думают да говорят.

— Знает, мол, кошка, чье сало съела? — усмехнулся Куля. А Мазепа заметил весело:

— Так не будем же журиться, панове, может и на нашей улице будет праздник.

— А то ж! — ответил Куля, молодцевато заламывая шапку и подмигивая левой бровью. — Уже так или не так, а у левобережных дивчат на "вулыци" побываем!

Разговор со своими дорожными товарищами привел Мазепу в особенно приятное расположение духа; лицо его оживилось, глаза заиграли. Завязалась беседа; словоохотливый Куля сыпал остротами и прибаутками. Шрам не отставал от него, только Палий не принимал участия в разговоре: нахмуривши свои черные брови, он все время сосредоточенно молчал; в глубине души его занимал один вопрос: почему он, несмотря на все видимое благородство мыслей Мазепы, не чувствует к нему никакой симпатии? Но все в нем не нравилось ему: и его тонкая улыбка, и изящные движения, и отделанная, обдуманная речь.

— Вот Сирко, Богун, Дорошенко — настоящие лыцари, богатыри запорожские! А этот… пан… — шептал про себя невольно Палий. — Королевский подручный…