— Что за чертовщина! — думал и. Мазепа, не отрывая взгляда от старшего казака с шрамом. — Сдается мне, что я его где-то видел… не вспомню… а видел где-то… верно!.. Да в Сичи Запорожской! — чуть не вскрикнул он вслух. — Фу ты, дьявол, вот засновало все в памяти… Шрам, старый Шрам! Это я у него в хате и ночевал. Только как нарядился! Кто бы теперь узнал его! — улыбнулся Мазепа, вспомнив, в каком откровенном костюме был старый казак, когда они познакомились в Сичи.

Гетман Дорошенко следил горящим взглядом за послами: что привезли они ему от Сирко? Покорность, союз, или, быть может, упреки за дружбу с басурманами?

О, этот Сирко! Какую тяжкую рану нанес он его сердцу; одним своим безумным порывом оттолкнул он от отчизны тот венец, который ей уже несли славные победы!.. О, Сирко!.. Сирко!.. — чуть не простонал он вслух.

Между тем послы подошли к гетманскому креслу и, поклонившись, остановились в некотором отдалении.

Все повернулись в их сторону.

— Ясновельможный пане, гетмане наш ласковый и добродию! — начал Шрам, снова поклонившись. — Шлет тебе пан атаман наш кошевой и все старшее и младшее Войско Запорожское, низовое товарыство свой поклон войсковый и желает тебе в Бозе здравствовать.

Дорошенко привстал с места и молча поклонился на слова Шрама, а Шрам продолжал дальше.

— Ведомо стало нам, ясновельможный гетмане, что вельможность твоя зело скорбит на нас за то, что когда ты на польское войско точить войну прибрался, то мы на тот час бросились "трохы" Крым и клятых бусурманов пошарпать! Не думали мы тебе тем зло учинить; кто ж его знал, что об этом деле клятым бусурманам хвостатые их родичи так скоро донесут? А дбали мы о добром, думаючи, что пока твоя вельможность с татарами короля воюет, мы в тот "погожый час" весь Крым "внивець" повернем и, таким способом, от двух врагов сразу отобьемся. Но Господь Всевидец, Он же судьбами нашими управляющий, не восхотел, видимо, исполнить того, что задумали мы, и хотя нам удалось здорово потрусить Крым и освободить из неволи многие и многие тысячи христиан, одначе неверные псы оставили твою вельможность и тем погубили все твои славные "звытяжства" и "виктории", над ненавистными ляхами учиненные. Когда ведомо нам стало это, то все мы закручинились, ясновельможный гетмане, о том "вчынку", а наипаче кошевой атаман наш зело сокрушался о том, что не пришлось ляхов аж до последнего останку умалить. Одначе, что сталося, то сталося. Несть человек, аще жив будет и не согрешит! Не от зла то, а от несовершенства думок произошло то. Для того просим теперь твою вельможность, прими нас снова в свою ласку, яко сердце наше тяжко сокрушается, смотря на горькое поругание матки, отчизны нашей. Желаем мы разом с тобой, гетмане, за высвобождение матки нашей отчизны "становытыся" и в теперешний "погожый час" под "региментом" твоим, для "пожытку" и вольностей народа нашего, отчизну нашу Украину от врагов отстоять и под твоей единой булавой укрепить, да сбудется реченное в Писании: "Едино стадо и един пастырь!"

Шрам окончил, и по зале пробежал одобрительный шум. Дорошенко на этот раз был настроен необычайно спокойно, появление послов из Запорожья привело его в самое радостное настроение духа.

— Мои ласковые панове и братья, — отвечал он, — радует меня и всю старшину нашу, что вы, яко верные братья и добрые сыны отчизны, опять к нам повернулися; одначе скажу вам так: сами вы ведаете, что врагов у нас много. По слабости человеческой плоти не может человек со всеми сразу бороться, а должен одного из них на свою сторону перетянуть, тогда можно добиться виктории и освобождения отчизны. Как же думаете того дойти, отжахнувши от нас единых приятелей наших, хочь и бусурманов, но защищавших нас, как родных братьев? А что ж, славное низовое товарищество, думаете, если бы вы вправду весь Крым и все ханство сплюндровали, стали бы тогда ляхи на нас смотреть? Да они случились бы с тем татарским войском, что нам помогало, и не то, что нас, а и славное Запорожье "попилом бы пустылы по витру". А хотя бы и до единого младенца "зныщылы" вы всех татар, все же осталось бы против нас врагов немало, и не у кого было бы нам "шукать" опоры!

— Правда! Правда! — послышались отовсюду восклицания.

— От того все это творится, чада мои, — заговорил митрополит Тукальский — и при первом звуке его голоса все кругом умолкло, — что не хотите вы в делах своих на премудрость Божию оглядаться! Отже ведайте, панове, что Господь наш, Премудрый Создатель, дал единую главу человеку для того, чтобы согласие во всех его делах пановало. И звери бо дикие, и птахи малые всегда себе единого поводыря выбирают, его же и слушают, дабы не разбежалось все стадо… Неужто мы, панове, не смышленее птиц и диких зверей? Когда хотим видеть в крае своем согласие и друголюбие, изберем себе единого главу, его же и слушать будем: "Едино тело бо и един дух"… А Дорошенко продолжал дальше:

— Еднак, не хотим мы вам то дело в вину ставити, яко ведаем, что не от умысла какого оно сталося, а едно от любви вашей к матке, отчизне нашей. Какая же мать не простит сынов своих за невинно содеянное зло? Какая отчизна не простит детей своих за содеянную ошибку? Радуется сердце мое вельми, что прибыли вы к нам, ласковые панове, найроднейшие братья и завзятейшие лыцари наши, радуется сердце мое, что и брат мой любезнейший, наш славнейший и знатнейший лыцарь, кошевой Сирко, приходит к нам под прапоры наши. Матка отчизна, "знеможена на ранах", смотрячи на тот союз, радостными слезами умывается и благословение нам свое посылает… Скрепим же руки, братья мои милые, — закончил он, обводя все собрание воодушевленным взглядом, — да не дадим отчизну свою на муку и поругание, но соединимся навеки!