— Когда Бруховецкий одну половину Украины не смог защитить, как же требует он, чтобы ему и другая поддалась? — заговорил вновь Дорошенко, — гетман на то и стоит над краем, чтобы ограждать его и защищать! А он, человек худой и не породистый, зачем принял на себя такую власть, которой нести сам не смог?
— Он не самовольно вступил на гетманство, его выбрала вольными голосами казацкая рада, — возразил на этот раз довольно громко Самойлович.
Но эта фраза не сослужила большой службы Бруховецкому; всем еще было памятно избрание Бруховецкого.
— Знаем мы, как его выбрала казацкая рада! Помним! Не забыли! — раздались кругом гневные, угрожающие возгласы.
Каждая неловкая фраза Самойловича раздражала все больше и больше гетмана и собрание.
— Ну, не очень-то он защищает своего гетмана, — заметил тихо Мазепе Кочубей.
— Д-да, как кот "мышеня"… крепко держит в "пазурях", — усмехнулся Мазепа, — одначе надо помочь ему, не то он так "роздратує" раду, что о згоде нельзя будет и говорить, а хотя нам Бруховецкий для згоды и не надобен, однако надо его держать при себе, чтобы он, чего доброго, не донес Москве.
С этими словами он нагнулся к двум-трем старшинам и шепнул им по несколько слов на ухо.
Эта же самая мысль пришла в то же самое время в голову и митрополиту Тукальскому, и Дорошенко.
— Чада мои любыя, — заговорил владыка, приподнимаясь со своего места, — не будем же говорить о том, что уже сталося, но что теперь, благодаря Господу милосердному, не повторится вовек. Радуется Господь дважды больше, если видит возвратившуюся душу грешника, возблагодарим же и мы от всей души Господа за то, что "привернув" он к нам сердце гетмана, не станем его укорять за прошлые вины, а с лаской и подякой примем его предложение о братской згоде.
По зале пробежал какой-то глухой, не совсем согласный ропот. Дорошенко вздохнул несколько раз и, сделавши видимо над собой усилие, заговорил уже спокойнее:
— Святое слово сказал нам превелебный владыка: раскаяние искупляет всякую вину, тем паче что сталося это не от злого умысла гетмана, а от того, что не имел он силы удержать в своей руке владу и оградить от "утыскив" свой край. Так как же волите, панове-товарыство, честная рада, принимаете ли "пропозыцию" гетмана Бруховецкого?
— Принимаем, принимаем! — закричали громко со всех сторон голоса. — Только твою булаву не отдадим ему ни за что!
— О булаве будем потом толковать, — произнес Дорошенко, польщенный этими возгласами, — а теперь передай, пане после, ясновельможному гетману, ласкавому брату и добродию нашему, что мы от всего сердца благодарим его за братское желание соединиться с нами и, как душа с телом, соединяемся с ним во единый неразрывный союз. Что же до булавы, то. сам я в ней не властен, а учиню так, как поводит преславная рада: скажут мне: отдать булаву, — отдам без единого слова, велят держать, будем тогда с ясновельможным гетманом вдвоем. братерски над Украиной пановать.
Самойлович поклонился и отступил в сторону, а Дорошенко продолжал дальше с облегченным вздохом.
— Итак, шановное и преславное товарыство, совершилось то, чего мы желали прежде всего. В замке этом в эту минуту "злучылыся" три разорванные части во едино тело. А это было для нас наиважнее. А теперь обсудим, под чью же руку, под чью ж защиту всем нам "злученым" воедино примкнуть?
— Ни под чью! Будем своим разумом жить! — закружились вихрем по зале возбужденные возгласы.
— Хе, — улыбнулся гетман, — рада бы душа в рай, да грехи не пускают… Мы не успеем еще и крыльев расправить, как на нас набросятся со всех сторон наши соседи и задавят… Без опекуна сначала невозможно: нам и соединиться воедино не дадут… Опекуны ведь заключили промеж себя Андрусовский договор.
Старшина, подавленная силой правды, замолчала, и только тяжелый вздох пронесся глухим стоном по зале, а гетман продолжал:
— Теперь мы, панове, подписали мир с ляхами, обещались быть им верными. Хотя клятвы по принуждению и превелебный владыка наш разрешит, но можно и держать их… Вот только сдержат ли свои обещания ляхи? Чтобы прав наших не ломать, земель наших не трогать, веры нашей предковской не "нивечыть". Клялись уже они в этом не раз, да ничего не исполнили ни разу… А еще пуще после клятвы нас теснили, обращали в "быдло", запродавали жидам… Ну, а теперь, может быть, над половиной нашей и "зглянуться"?
— С роду-веку! — крикнули все.
— Не быть с ляхами "згоды"! Лучше в зубы до черта, чем до ляхов! — бряцнули кругом сабли.
— А может быть теперь… — настаивал с улыбкой гетман.
— К черту ляхов! — грянуло в зале с такой силой, что даже окна звякнули.
Все зашумело: брязг сабель, стук каблуков, мятежные возгласы пополнили бурей зал…
— Не хотим протекции польской! Не верим ляхам! Хоть в пекло, а не к ляхам! — не унимались крики.
Эта ярость, всколыхнувшаяся при одном напоминании о польской протекции, утвердила Дорошенко в убеждении, что о ляхах впредь не может быть и речи. Присутствовавшее на раде духовенство поддержало это мнение… С большим усилием "возным" пришлось усмирить поднявшийся шум.