— Ты подожди благодарить, — перебил его Мазепа, — за это и ты должен мне отплатить услугой.,

— Хоть на "шыбеныцю"! — вскрикнул восторженно казак.

— Зачем так высоко, — усмехнулся Мазепа, — моя услуга поменьше: ты должен будешь передать Галине "дарункы", которые я ей через тебя пошлю, расскажешь все, что творилось здесь, и передашь ей "лыст" мой… Читать ты умеешь?

Последний вопрос привел казака в некоторое замешательство.

— Гм, — произнес он с расстановкой, почесывая в затылке и опуская глаза, — "часословець" читал когда-то у дьяка, а письма не пробовал как-то, — и, вздохнувши глубоко, Остап выговорил одним духом: — "Мабуть, не разберу"!

— Ну, пане бунчужный, видно, мало на тебя дьяк лозы поломал! Впрочем, не беда, — есть там о.Григорий, он прочитает. Так готовься к отъезду, а я улучу минуту и попрошу гетмана, чтоб дозволил тебе отлучиться для свадьбы.

На том и решили. Мазепа приготовил письмо Галине, приготовил и множество драгоценных подарков и ей, и всем хуторским обывателям. Между других подарков он вложил Галине и хорошенькое "венецийское" зеркало и прелестный золотой перстень с дорогим диамантом, который он обещал переменить вскоре на гладенький.

Оставалось только выждать подходящую минуту, для того чтобы испросить разрешение на отпуск Остапу.

Между тем близился уже день, в который назначена была рада в Чигирине.

Несколько раз совещался тайно гетман с Богуном, с митрополитом Тукальским и с Мазепой и, к своему удовольствию, Мазепа замечал, что увещания его повлияли на гетмана так, что благородный порыв его уступить Бруховецкому даже свою булаву, под влиянием его резонов и слов, начинал понемногу утихать. Наконец, наступил и торжественный день рады. Еще с самого полудня в Чигирин начали стекаться прибывшие отовсюду казаки, духовенство и даже приглашенные для этого случая почтеннейшие горожане. Во дворце Чигиринском все находилось в величайшем волнении. То же волнение испытывал и Мазепа.

Наступили ранние зимние сумерки. На раду еще было рано отправляться, а между тем Мазепа уже не мог ничего делать от какого-то тревожного чувства, охватившего его. Тревожно шагал он по своей комнате, то покручивая усы, то подходя к окну и смотря задумчиво на беспрерывно въезжавших во двор всадников, когда у дверей его комнаты раздался легкий стук, и в светлицу вошел сияющий счастьем молодой Кочубей, который тоже получил за последнее время повышение и переведен был из младшего в старшего подписка генеральной канцелярии.

— А что это, пане генеральный писарю, ты тут сумерничаешь? — обратился он весело к Мазепе. — Небось, и у тебя "мурашкы" поза спиной бегают?

— Да, есть малость, — ответил Мазепа, — приветствуя Кочубея, — а что, собираются?

— Скоро негде будет и яблочку упасть… А вот только одного я опасаюсь: что как пан гетман Бруховецкий со своей "згодою" обманывает нас, заманит всех с войсками на левый берег, а потом и отдаст москалям? Не верю я что-то и послу его… лисица… у!.. Стреляная лиса!..

— Не бойся… Бруховецкий на этот раз не обманывает нас; он потому к нам и ластится теперь, что ему некуда податься.

— О? Откуда ты знаешь?

— Сорока на хвосте принесла.

— Да и добрые же у тебя, пане, сороки вести приносят.

— И все добрые вести, — усмехнулся Мазепа, лукаво подмигивая бровью, — а когда же свадьба, пане подписку? Надо бы стараться поскорее, ведь гетману казаки в войске надобны.

— Поспеем, — тряхнул весело головой Кочубей. — А слышал ли новость — и от Сирко послы из Запорожья прибыли.

— Ну? — оживился Мазепа. — Наверное?

— Сам видел.

— Ну, так идем, идем скорее… "Цикаво"! Что-то они привезли с собой.

Товарищи вышли из флигеля, в котором жил Мазепа, и направились по двору к замку, в парадной зале которого назначена была рада.

Беспрерывно по пути их обгоняли группы старшин, спешивших во дворец, все они весьма дружелюбно приветствовали Мазепу и Кочубея. Замок уже горел огнями. Наши путники поднялись по широким ступеням и вошли во дворец.

Ярко освещенные широкие коридоры дворца были уже наполнены народом; всюду сновали прохаживающиеся группы, везде слышался оживленный говор, беспрерывно то там, то сям повторялись имена гетмана Дорошенко и Бруховецкого, и тогда, как имя первого произносилось всегда с восторгом, ко второму прилагались весьма нелестные эпитеты. Издали доносился сдержанный гул множества голосов.

Пробираясь осторожно среди этих снующих пар, Мазепа и Кочубей достигли, наконец, до высоких, окованных медью и бронзой дверей и, отворив их, очутились в большом парадном зале.

Зала была уже полна народа. Приглашенное на раду почетное духовенство занимало приготовленные ему направо и налево от высокого золоченого стула гетмана места; за колоннами, вдоль стен и перед гетманским креслом помещалась казацкая старшина и украинская шляхта, а ближе к выходу стояли отдельной группой почтенные купцы и горожане, выделявшиеся от всех остальных сословий своими темными длиннополыми одеждами и отсутствием оружия. Рядом с гетманским стулом приготовлен был такой же стул для митрополита, а по левую руку меньшее кресло для гетманши. И духовенство, и казачество, и шляхетство — все блистало самыми драгоценными одеждами. Десятки люстр, усеянных восковыми свечами, заливали всю залу целыми потоками яркого света, придавая ей необычайно торжественный вид.