Молодица встала, вынула догоревшие лучины, вставила новые и села на свое прежнее место. И снова в хате водворилась ничем не прерываемая тишина.

Но вот двери распахнулись и в пекарню вбежала, постукивая "чоботамы", молодая наймычка; она подбежала к Орысе, нагнулась к ее уху и шепнула ей несколько слов.

От этих слов Орыся вся вспыхнула до ушей, вскочила с места, набросила на себя "байбарак", шелковую "хустку" и выбежала вслед за наймычкой.

— Где? — спросила она в сенях.

— В саду, возле плетня, — отвечала наймычка.

Орыся распахнула двери и выскочила в сад. На дворе стояла уже холодная, лунная ночь. Чоботки Орыси глухо застучали по твердой, промерзшей земле. Повернувши влево, она пустилась было бежать напрямик к плетню, как вдруг ее ухватили за талию чьи-то крепкие руки и вслед за этим на губах девушки отпечатлелся звонкий поцелуй.

— Ой! — вскрикнула Орыся, впрочем, не очень громко, с улыбкой поворачиваясь к Остапу, который крепко держал ее из-за спины. — Напугал как!

— Тебя и напугаешь! Такая! — отвечал Остап, прижимая ее к себе и еще крепче целуя ее в губы.

Несколько минут в саду слышался только звук горячих поцелуев.

Наконец Орыся сделала такое движение, будто бы она хотела вырваться из объятий казака, и произнесла, стараясь придать своему голосу недовольный тон.

— Да ну тебя к Богу! Платок чуть с головы не сорвал. Где был все время?

— А что, крепко соскучилась?

— Как же! — поджала губы Орыся. — А только Филипповка близко.

— Так что же?

— Замуж отдают, люди случаются.

— Какие такие люди? — произнес с тревогой в голосе Остап.

— Хорошие, богатые и значные.

— Так ты?.. — Остап не договорил и, повернувши к себе Орысю, взглянул ей пристально в глаза.

Орыся выдержала его взгляд и отвечала небрежным тоном:

— А что ж мне, в "чернычкы", что ли, "пошытыся" из-за тебя?

Но игривая, непослушная улыбка выдала ее.

— Эй брешешь же ты, дивко, брешешь! — вскрикнул Остап, восторженно прижимая ее к груди, и продолжал страстным шепотом: — Да я б тебя и из-под венца вырвал, да я бы всякому, кто бы только "наважывся", и руки бы и ноги переломал!

— Ха-ха-ха! — рассмеялась звонко Орыся, — так-то ты кохаешь?

— А вот увидишь!

— Ну, тогда было бы поздно смотреть! А вот что я тебе скажу, Остапе, уезжаешь ты, кто тебя знает куда, так если бы на моем месте была другая дивчина, то может быть застал бы ее уже и в очипке, только я сказала твердо батьку: ни за кого другого, как за Остапа, не пойду, — если не за него, так и ни за кого, а будете меня "сылувать" — убегу, вот и все!

— Любая ты моя! Казачка моя! — произнес с чувством казак, на этот раз прижимая уже так сильно к себе девушку, что платок действительно скатился с ее головы, но строгая Орыся ничего не возразила по этому поводу. — А вот если бы знала, зачем я ездил, так и не сердилась бы на меня, — продолжал он. — Не придется тебе теперь убегать. Отдаст тебя батько за меня!

— Ой, нет, Остапе! Ни за что!

— А я тебе говорю, что отдаст, — сотничихой будешь.

— Как так?

— А так, что уже записался в их реестр.

— Боже мой! — всплеснула радостно руками Орыся, — ты не дуришь меня?

— Разумный я был бы тебя дурить! Говорю тебе, уже поступил в надворную команду к гетману Дорошенко.

— К Дорошенко? Да как же это случилось?

— А вот как, голубка! — с этими словами Остап обнял девушку и рассказал, как в корчму к ним приезжал посол гетмана Дорошенко, как он зазывал всех поскорее готовится к восстанию, потому что гетман Дорошенко прибудет скоро с несметными войсками на левую сторону; как посол предложил всем, кто хочет, записываться в реестры гетманских казаков, и его, Остапа, пригласил в надворную команду Дорошенко, которой он сам был ротмистром. Затем Остап объяснил Орысе, что он отсутствовал так долго потому, что по поручению посла развозил зазывные гетманские листы в соседние деревни.

Рассказ Остапа привел в восторг Орысю; однако вскоре радость ее была нарушена воспоминанием о том, что ведь Остап должен будет уехать немедленно с послом на правый берег.

— Так это ты уезжать от нас собираешься? — произнесла она, смотря в сторону.

— Собираюсь, и не один, — отвечал с улыбкой Остап.

— С кем же это?

— С молодой жинкой! — произнес тихо казак, привлекая к себе Орысю.

Орыся вся вспыхнула.

— Да как же это, так "швыдко"? — произнесла она смущенно, опуская глаза.

— А чего и же ждать? Вот вернется посол, так мы сейчас с ним к батьку и "ударымося". Гарбуза не поднесешь?[35]

Ответом на этот вопрос был звонкий поцелуй.

LX

Долго еще стояла под деревом счастливая молодая пара, наконец Орыся опомнилась.

— Ой, Господи! Так, может, батько уже вернулся с ярмарки, хватится меня! — вскрикнула она испуганно.

— Ну, теперь уже не страшно, — ответил Остап, целуя ее.

— Эй! Не кажи, знаешь, "гоп", пока не перескочишь! Да пусти же! Пусти, вот пристал, словно муха к меду! — смеялась она звонко, стараясь освободиться из объятий Остапа и, наконец, оттолкнувши его, произнесла полусердито, подымая с полу платок: