Сидит Мазепа неподвижно и ждет. Под влиянием сладких речей Тамары снова вернулась к нему улетевшая было бесследно надежда, согрела хладеющую кровь и окрылила фантазию; снова в его груди забилось бодрее и жизнерадостнее сердце, снова в его склоненной голове зашевелились робко мечты…

Но не прошел еще второй день после отъезда Тамары, как с шумом внезапно отворилась дверь в темнице Мазепы и на пороге ее показался он же — Тамара… Но он был неузнаваем: лицо его пылало гневом, глаза метали молнии…

— А, так это все был гнусный обман? Меня одурачить взялись! — зарычал он сразу, набрасываясь на Мазепу и обдавая его брызгами пены. — Тамара отплачивает дорого за насмешку! О, если попадутся мне в руки эти "шпыгы", подсылаемые нам изменником Дорошенко, то я натешусь над ними: медленно терпугами сорву с их костей и жилы, и мясо, а кости размозжу! Но пока их захвачу, над тобою это испробую… Они хотели меня провести, ряжеными являлись, святыми прикидывались, чтоб тебя выкрасть, но не удастся им это: я тебя сейчас же поволоку к Московской границе, истерзаю, на клочья разорву и "падло" твое выброшу московским собакам… Признавайся, кто они, твои приспешники? Откуда и от кого присланы?

Известие, что имелирь друзья, которые хлопочут о спасении Мазепы, тронуло его сильно, но кто они были и откуда явились, он не мог догадаться, а потому совершенно искренне ответил Тамаре, что ничего не знает и что к нему, после ночного разбоя и его плена, никаких ни о чем вестей не доходило.

— Лжешь, собака! — взбесился" еще больше Тамара. — Они напали почти на твой след… значит, ты уведомил их… не иначе! "Вартови" мои верны, неподкупны, но они могли уснуть, их могли дурманом напоить, а ты успел передать… Не возражай! Я сейчас из Дубовой корчмы и там вчера ночевал какой-то отряд, отправившийся на розыски, но им моих чащоб не найти!.. Ха, ха, ха! — засмеялся он ядовито. — Я свои жертвы прятать умею и нелегко их вырвать из моих рук! Все эти дурни переехали лес и рассеялись по безлюдной степи… Теперь они и сами себя не отыщут, а уж тебя — так во веки веков! — шипел Тамара, и слова его вонзались холодными иглами в сердце, несчастного узника и леденили кровь в его жилах.

— Слушай, Тамара, — заговорил наконец и Мазепа. — Толковать о благородстве и чести я не стану: эти чувства тебе не знакомы, но страх за свою шкуру и обережность к себе всякому ведомы, даже зверю. Сообрази, что ты не падишах, не султан, а подвластный… и я не щепка, какую может всякий растоптать безнаказанно. Я теперь в твоих руках и ты меня властен, конечно, истерзать и убить, но я посол Дорошенко, и за мою смерть спросит он у твоего гетмана. А разве ясновельможный, коли его прикрутить, да чтоб оправдаться самому, не выдаст тебя головою? О, поверь, что и не задумается, если бы в душе и одобрял даже твой "гвалт" надо мною, а если еще ты "свавольно"…

— Молчать, "тварюко"! — прервал его исступленным криком Тамара. — Ты еще мне смеешь делать угрозы? Вот же тебе! — и, размахнувшись, он ударил по лицу беззащитного, со скованными руками, Мазепу.

Раздался хлесткий звук от пощечины и вместе с ним страшный, потрясающий рев от нестерпимой обиды. Тамара инстинктивно отскочил в угол, боясь, что в порыве ярости рассвирепевший зверь порвет цепи и кинется на своего обидчика. Мазепа и рванулся было из цепей, но железо лишь завизжало и впилось звеньями в его тело, он сделал еще две, три нечеловеческих потуги и в порыве бессильного бешенства, желая прекратить свои муки, ударился со всего размаху о дубовый столб головою. Удар был настолько силен, что Мазепа потерял сознание и повис на цепях "безвладно", как труп.

— Гей! Сюда! — закричал дико Тамара, всполошившись, что жертва может уйти из его рук безнаказанно. — Вытащить его на ветер да облить водой, чтоб очнулся… А потом свяжите понадежней и несите вслед за мной, в конце этой балки ждут нас кони.

Часа через два четыре стрельца с ношей, прикрытой кереей, на устроенных из веток носилках, пробирались по непроходимым чащобам к полянке, за которой ожидали их пятеро спутанных коней со сторожившей бабой.

Привязали они к коню окровавленного, с заткнутым паклей ртом Мазепу и двинулись гуськом по узкой, едва проходимой тропе в глубь леса, примыкавшего к Московскому "шляху".

— Слушай, бабо! — крикнул, отъезжая, Тамара старой карге, успевшей улизнуть из рук Андрея. — Если какой дьявол навернется в твою корчму, так отведи ему очи, а за наградой я не постою: ты меня знаешь!

— Знаю, знаю, — прошамкала ведьма. — И ворон не занесет к тебе их костей!

На другой день к вечеру Тамара со своим пленником добрался до опушки леса и здесь сделал привал. Мазепу он велел снять с коня, вынуть паклю изо рта и влить в него несколько "горилкы", чтоб поддержать силы обреченному на ужасную смерть.

— Теперь безопасно, — говорил небрежно Тамара, спокойно вечеряя и попивая "оковыту", — пусть ревет, как корова, никто не услышит и не придет на помощь к этому псу. А мы вот подвечеряем, дадим отдохнуть коням и к свету будем на границе Московщины… Там спокойно и с роздыхом натешимся его муками… А я уж для приятеля попридумаю их, всякие способы поиспробую…