В нижнем же этаже, в четыре окна и дверью на улицу, помещалось что-то вроде модного магазина. Хотя и трудно предполагать подобное явление на Песках, но я сужу по тому — что это был действительно модный магазин, а не что-нибудь другое — по тому, что на одном окне постоянно на болванчике шляпка торчала, а в прочих окнах тоже постоянно красовались молодые румяные девицы с какой-нибудь работою в руках.
Марье Федоровне сама судьба помогает. Она только думала о подобном заведении, а заведение само очутилося под носом.
Она позвала к себе Юлию Карловну.
— Юлия Карловна! — спросила она. — А кто это у вас в доме содержит модный магазин?
— Моя землячка, тоже из Випорх и тоже чиновница, Каролина Карловна Шпек.
— Я привезла с собою крепостную девушку, чтобы отдать в модный магазин, так чем далеко ходить, поговорите с нею, не может ли она взять у меня эту девушку. Только мне бы не хотелось платить за нее, а не может ли она взять на число лет, т. е. с заслугой.
— Может, очень может. Прекрасная, преблагородная дама. Я сейчас пойду к ней.
И Юлия Карловна, сходя вниз по узенькой лестнице, коварно улыбалась, быть может, рассчитывая на будущий барыш, потому что они вдвоем с Каролиной Карловной содержали двусмысленный модный магазин.
На другой же день был контракт заключен. Лиза, вместо Смольного монастыря, отдавалася в виде крепостной девки Акулины на десять лет в руки корыстолюбивой старой отвратительной чухонки.
Когда Лизу взяла к себе Каролина Карловна и назвала ее в первый раз Акулькой, бедная девочка заплакала и сказала, что она не Акулька, а Лиза. Ее выпороли, и бедная Лиза согласилась, что она действительно Акулька, а не Лиза.
Пристроивши таким образом Лизу, Марья Федоровна заказала для своего милого Ипполита несколько пар детского платья разного покроя и на разные возрасты до четырнадцати лет.
Когда платье было готово, она, чтобы не проживаться даром в столице, собралася и уехала, поцеловав, благословила бедную Лизу на безотрадную сиротскую и мученическую жизнь.
Соседки удивилися, когда весть пронеслась, что Марья Федоровна возвратилася из Петербурга, и, разумеется, взапуски полетели поздравлять Марью Федоровну с благополучным успехом. И когда стали они удивляться, что так скоро все случилось, то она понесла им такие турусы на колесах, что те слушали да только ахали. Между прочим, что сам Лонгинов, как только она подала прошение, приехал к ней на квартиру и, взявши с собою Лизу, сам повез ее прямо в Екатерининский институт.
Простодушные соседки, принявши все это за чистую монету, разъехались по уезду и усердно с прибавлениями передавали всем и каждому то, что наговорила им досужая Марья Федоровна.
А Марья Федоровна, отдохнувши после дороги, занялася хозяйством, т. е. поверила приказчика, ключницу и прочие должностные лица, вошла в мельчайшие экономические подробности, как самая опытная хозяйка.
Нужно заметить, что при жизни мужа она была расчетлива и бережлива, а со смертию его она сделалась настоящая скареда, под тем предлогом, что все это не ее, что она только опекунка бедных сирот и что за каждую утраченную кроху она должна перед Богом отвечать.
Часы же досуга она посвящала на одеванье и раздеванье в привезенные из Петербурга наряды своего ненаглядного Ипполита.
Когда Лизу увезли в Петербург, тогда слепой Коля совершенно осиротел. И положение его сделалося еще хуже. Тогда, бывало, или сестра, или ее нянька ему, бедному, хоть что-нибудь оставят съесть. А теперь приносят ему оглодки из дому, да и те прожорливая нянька истребляет. А сама запрет его в комнате, да и уйдет на целый день в село на посиделки. Хорошо еще, если щенка бросит ему в комнату, все-таки лучше: по крайней мере он слышит живое что-то около себя.
В короткое время он, бедный, так исхудал и пожелтел, что даже Марья Федоровна испугалась, когда его однажды случайно увидела. Но она только испугалась, а положения его все-таки не улучшила. Правда, прислала ему новый демикотонный сертучок, навырост сшитый, и такие же брючки.
В этой-то великолепной обнове нянька повела его в село показать своим родственникам. Родственники, должно быть, были люди мягкосердые и зажиточные, — накормили его кашей с молоком и на дорогу дали ему вотрушку, которая не достигла своего назначения, будучи вырвана из рук у него хитрою собакою.
На другой день он упросил няньку взять его с собою опять в гости. Она и взяла. Только дорогой вспомнила, что ей нужно было зайти к знакомой, а ей почему-то не хотелося его туда вести. Вот она усадила его под забором на улице, наказав строго не сходить с места: «А [то] тебя собаки съедят». Распорядившись так, пошла к своей знакомой, да там и пропала.
Долго он сидел под забором молча и только тихо улыбался, когда поворачивал лицо к солнцу. Наконец он начал плакать, сначала тихо, а потом громко. На плач его сбежались деревенские дети и, окружив его, долго смотрели на него, не зная, что оно и откуда оно. Наконец два-три мальчика повзрослее предложили ему идти к [ним] в избу. Но он отвечал им, что он слепой, дороги не видит. Один мальчуган, побойчее, взял его за руку и повел к своей избе и дорогою, для потехи товарищей, заставлял его на ровном месте скакать, говоря ему: «Скачи, здесь яма или лужа».