Ротмистр был совершенно счастлив и, развалясь в широких мягких креслах самым великосветским манером, совершенно беспечно насвистывал из «Фрейшица» песню: «Ах, что б было без вина!» И бил такт лайковой палевой перчаткой по колену.

Марья Федоровна вышла к обеду уже в другом платье, не менее прежнего великолепном. Это окончательно уничтожило бедного ротмистра, потому что это было совершенно в тоне высшего общества, которого ротмистр считал себя (Аллах ведает почему) не последним членом.

После обеда они расстались, как расстаются самые нежные супруги в первый день после свадьбы, в заключение даже поцеловались, а такого происшествия бедный ротмистр и не запомнит.

Придя домой, он, не раздеваяся, перецеловал всех щенят в восторге, а о детях даже и не подумал. Раздевшись, погрузился он в мягкую перину и, полежавши немного, тяжело вздохнул. А о чем он тяжело вздохнул, Бог его ведает.

Убаюкавши таким образом на первый раз своего мужичка-дурачка, Марья Федоровна продолжала такую же тактику до тех пор, пока он не освоился совершенно с безобразными няньками. Она тогда повела с ним другую политику. Она посылала его с визитами к соседям, чтобы, говорит, не одичать и с добрыми людьми не раззнакомиться. — И я бы поехала с тобой, но, ты видишь, у меня ребенок на руках, его нельзя же бросить.

— Правда, мой друг, — говорил он. — Ты оставайся с ним, он, видишь, какой милый крошка. Я за тебя перед нашими добрыми соседками извинюся.

— Только вот что! — говорила она, когда он собирался кому визит делать. — Ты, пожалуйста, никого не приглашай к себе, пока я кормлю. (Она сама кормила своего сына.)

— Никого, друг мой, — говорил он, садясь в коляску. И, выехавши из дому раз, он не возвращался в него по месяцу, а иногда и по два. А где он пропадал, об этом знали только его верные слуги — кучер и лакей. Они, может быть, барыне и рассказали [бы] некоторые любопытные похождения своего шаловливого барина, как, например, в губернском городе, в некоторых трактирах; да барыня их об этом не спрашивала. Ей какое дело до любопытных похождений своего пустоголового мужа? Она подвигается к своей цели верно, она и довольна.

А цель ее была такая… Но нет, зачем прежде времени развязывать торбу? Может быть, там, Боже сохрани, такое спрятано, что совестно и подумать, а не то что прежде времени показывать да рассказывать. А лучше уже, коли начали читать, мои терпеливые читатели, то читайте до конца, а тогда и сами узнаете, какого сорта сатана сидел в прекрасной голове Марьи Федоровны.

Одна из безобразных нянек, та, которая неуклюжее и безобразнее, оказалася доброю и скромною женщиною, и Марья Федоровна, заметя это, наказала ей строго смотреть только за Лизанькою. А к Коле и не подходить.

А той, которая была грубее, злее и прожорливее, наказала строго смотреть за слепым Колей и не давать ему шалить, а главное, объедаться. Бедный! несчастный мальчик! он давно бы умер с голоду, если б сестра и ее нянька не оставляли для него от своего обеда и не кормили его тихонько по ночам, когда его прожорливая нянька спала.

Ротмистру так понравилися визиты, что он в дом к себе и не заглядывал. Когда случится поблизи где-нибудь, то пришлет записку, попросит денег, белья или чего там понадобится. Разумеется, ему все это отпускалося беспрекословно.

Так прошло несколько лет, т. е. года три или четыре. Все шло своим чередом, т. е. шло так, как угодно было Марье Федоровне.

Однажды — это было осенью, не помню, в котором месяце — барская коляска подъехала к дому, и ротмистра из нее не высадили, как это обыкновенно делается, а вынесли на руках, как это делается только в критических случаях. Марья Федоровна, увидя это, злобно улыбнулась. Она подумала, что он пьяный. Потому что только этой еще ему добродетели и недоставало, а теперь и этой украшен. Оказалося, однако ж, то, чего Марья Федоровна и не подозревала.

Дело в том, что у одного богатого соседа по случаю какого-то семейного праздника съехалися гости, в том числе и наш ротмистр заехал. После разных увеселений собралася порядочная кавалькада охотников и выехала в поле русаков попугать. Разумеется, ротмистр тут был из первых. Он даже хотел было за своими борзыми послать, но ему заметили, что это невежливо, и он пустился с чужими. Случилось так, что он первый поднял зайца, и, разумеется, он же и доконать его должен. Вот он и пустился во весь опор вслед за борзыми. Только, на его несчастие, случилась канава в поле; борзые-то ее перепрыгнули, а лошадь со всадником прямо в канаву, да собой его и накрыла. К тому же еще в канаве была вода, уже тонким льдом покрытая. Он, бедняк, кроме того, что ушибся, да еще и в холодной воде окунулся, так что когда его вытащили оттуда, то он уже едва дышал, таким его и домой привезли.

Так вот какая случилася история.

Сейчас же послали в город за медиком, а на другой день и за попом. А на третий день, перед вечером, благословив своих несчастных детей и поручив их блюдению и заступничеству Марьи Федоровны, послал [он] свою гусарскую душу на лоно Авраамле.