Инструкции гетмана Дорошенко гласили, однако, что, ввиду состоявшегося соединения с Бруховецким, он просит Гострого повиноваться во всем Бруховецкому до тех пор, пока он, Дорошенко, не перейдет на левый берег, так что полковнику, волей-неволей, приходилось соглашаться на предложенную Бруховецким резню.

Между тем, Тамара, оставшись один, принялся обдумывать свое положение. Разговор с Гострым произвел на него крайне неблагоприятное впечатление. Тамара уже давно разузнал, что девушка, вырвавшая из его рук Мазепу, была дочерью Гострого. Хотя его и ограждало звание посла и то, что Бруховецкий теперь помирился с Дорошенко, однако он решился принять это опасное поручение гетмана только ввиду двух чрезвычайно важных для него обстоятельств. Уже давно Тамара начал сознавать, что положение Бруховецкого и, а следовательно и его, как самого близкого приспешника гетмана, становится весьма шатким. Соединение Бруховецкого с Дорошенко подало ему некоторую надежду на укрепление власти Бруховецкого. Чтобы прозондировать, изменилось ли отношение старшины к гетману после этого примирения, он и принял на себя это опасное поручение, но всюду ему приходилось убеждаться, что и старшины, и казаки едва сдерживали свою ненависть к Бруховецкому; то же самое встретил он и у Гострого. А Гострый пользовался громадной популярностью. Зная при том, что Мазепа добился такой высокой чести у Дорошенко и что он вместе с ним переправится в скором времени на левый берег, а переправившись, всенепременно постарается отыскать его, Тамара начинал уже не на шутку задумываться о своей судьбе.

Ненависть его к Мазепе, вследствие неудавшейся мести, усилилась еще больше. Предполагая, что дочь Гострого была, конечно, или невестой, или возлюбленной Мазепы, он прибыл сюда еще в надежде выведать здесь что-нибудь относительно Мазепы: подкупить кого-нибудь из слуг, устроить какую-нибудь западню или ему, или ей. Но, казалось, и это намерение Тамары должно было окончиться ничем.

В этом угрюмом замке не видно было ни болтливой смазливенькой служанки, ни пьяного слуги, словом, никого такого, у кого можно было бы выудить какую-нибудь важную новость. Лица встречавшихся во дворе казаков были так суровы и неприветливы, что нечего было и думать обращаться к ним с каким-нибудь подобным вопросом.

Покусывая с досады губы, Тамара шагал из угла в угол, как вдруг до его слуха явственно долетел звук двух голосов, разговаривавших где-то в третьей комнате. Тамара весь замер и насторожился. Действительно, говорили два голоса, и один из них был женский. Но что это? Почудилось ли ему, или это нечистый шутит над ним? Нет, ему явственно послышалось произнесенное женским голосом имя Мазепы.

Тамара весь вздрогнул, краска бросилась ему в лицо. Быстро оглянувшись кругом, он в два прыжка очутился подле двери, неслышно приотворил ее, и приложив ухо к образовавшейся скважине, замер на своем посту.

Пока Гострый совещался с Тамарой, Марианна велела подать Остапу кой-чего подкрепиться с дороги, а также приказала накормить и прибывших с ним казаков.

Перед Остапом появились полные всяких яств "полумиски" и фляжки с вином и наливками, — и проголодавшийся казак не заставил хозяйку утруждать себя усиленными приглашениями. Сидя против него, Марианна терпеливо ждала, пока казак утолит свой голод; ей хотелось расспросить его поподробнее о новостях чигиринской жизни и, главное, о самом Мазепе; какое-то предчувствие говорило ей, что от Остапа она может узнать гораздо больше, чем от других… Его лицо было ей знакомо; ей помнилось, что она его видела где-то вместе с Мазепой.

— Слушай, пане хорунжий, — обратилась она к нему, когда ей уже показалось, что аппетит казака начал ослабевать. — Сдается мне, что я тебя видела когда-то.

— А как же, — отвечал Остап. — Ведь это я приезжал сюда к пану Мазепе из Волчьих Байраков.

— Из Волчьих Байраков, — повторила Марианна, и при одном воспоминании об этой деревне в сердце ее шевельнулось болезненное чувство, — помню, помню… Так это тебя я видела в доме отца Григория?

— Меня, — усмехнулся Остап.

— Зачем же ты приезжал сюда к Мазепе?

— Ге! Там штука одна такая вышла, что надо было приехать. — И Остап передал Марианне сцену в шинке, во время которой он познакомился с Мазепой, и после которой Мазепа пригласил его в надворную команду Дорошенко. Он рассказал ей, как они беспокоились, не зная, куда скрылся Мазепа, и как вследствие этого он решился поехать к полковнику разузнать что-нибудь о Мазепе. Да тут как раз и нашел его и с тех пор не расставался с ним. — А вот теперь, — закончил он свой рассказ, — дай Боже ему век "довгый", наставил он меня хорунжим в надворной гетманской команде, а когда бы не его милость, так пропал бы, ей-Богу, ни за понюх табаку. У Марианны слегка отлегло от сердца.

— Так, значит, и ты там в замке живешь?

— Там же.

— Ну, так расскажи же, как поживает пан Мазепа и что там творится у вас в Чигирине?

Остап начал передавать Марианне с увлечением о том, какое значение приобрел теперь в Чигирине Мазепа, как его любят и почитают все, как с ним советуется вся старшина и даже сам гетман. В своих похвалах Мазепе благодарный Остап не жалел слов, но собеседнице его они не показались преувеличенными.