— Ах, Сирко! Свой брат и ударил под самое сердце ножом! — застонал гетман, схватившись руками за голову.

— Неслыханное делої — вскрикнул возмущенный Мазепа.

— Проклятие! — простонала глухо старшина.

— Так вот тут они и взбунтовались все, — продолжал гонец, — говорят, что это будто подстроили им штуку, завели их, мол, сюда со всеми силами, заманули, а Сирко тем часом послали разорить их беспомощные "кубла". Ну, они, разъяренные, как пьяные черти, и кричат, что коли с нами поступили так предательски, так "гайда" на этих "гджаврив", вырезать их, собак, и разорить, разгромить весь край!

— Да чем же мы виноваты? Разве за другого мы можем отвечать? — возмущался Богун. — Однако, панове, "до зброи"! — возвысил он голос. — Будьте готовы дать отпор, а то ведь нападут врасплох, как на курей!

— "Зрада"… "зрада"! — раздались крики и в молчавшей до сих пор толпе казаков раздались и понеслись по рядам гальваническим током, поражая всех ужасом и приводя в беспорядочное движение…

— Коня! — крикнул, наконец, пришедший в себя гетман; вскочив на него, он полетел прямо в татарский лагерь.

Когда гетман скрылся за ближайшим холмиком, Богун тоже поскакал за ним с пятью татарами из гетманской стражи. Дорошенко не помнил, как и долетел до союзного лагеря; его душа до того была потрясена этим ударом, а весь организм до того разбит, что все чувства, мысли и ощущения его потеряли свою ясность и превратились в какой-то дикий хаос. Гетман летел вдоль лагеря, видел, что вокруг него носятся разъяренные толпы, мечутся, как бешеные волны в бурю на море, слышал рокочущие взрывы угроз и проклятий, ощущал даже свист ятаганов и летел безучастно вперед, не сознавая даже хорошо, к кому и зачем он спешил? Счастье его было, что на всем лежал еще тогда полог ночи, а кругом бушевала суета: в вихре ее и в темноте он не был замечен, а иначе не донести до султанской палатки на плечах своей буйной головы. Но вот и палатка… Толпившиеся у входа ее мурзы узнали Дорошенко и встретили его гневным, угрожающим криком:

— Вот он, предатель!

— Кто смеет меня называть предателем, тот свой язык заменил жалом змеиным! — вскрикнул гордо гетман и, соскочив с коня, подошел смело к мурзам.

— Молчи, — заскрежетали мурзы зубами, — до наших ушей долетели крики и стоны несчастных детей и жен, которых твой брат перерезал, когда ты нас выманил из родных сел в гяурскую землю!

— Богом моим всемогущим клянусь, что это кривда и ложь! Не брат мой то учинил, а ворог мой лютый… ворог слепой и Украины! Кто не верит, пусть тот скрестит со мною клинок!

— Клятвы гяуров — пена! А дым наших жилищ и кровь наших братьев вопиют о мщении, — заревели вне себя мурзы. — Смерть шайтану! — и над головой гетмана взвились и сверкнули холодной молнией ятаганы. Дорошенко не отступил, а подставил навстречу им свой клинок; но не устоял бы он от града ударов, если бы в эту минуту не вышел из палатки Калги побратим Дорошенко, Ислам-Бей. Он стремительно ринулся вперед между встретившихся клинков и, подняв свою саблю, остановил схватку.

— Именем пророка! — крикнул он зычно. — Вложите сталь в ее убежище! И мне, и блистательному султану известно, что этот собака Сирко с самого начала стал противником гетмана и не захотел своего уха преклонить к его груди… У него, шайтана, выросла в сердце одна только ненависть к нам, правоверным… Но брат не отвечает за брата, а тем более за своего врага!

— Сирко подвластен гетману! — закричали с бешенством мурзы. — А подвластный не может без согласия своего повелителя учинить над его друзьями такой разбой.

— Он мне не подвластен, — заговорил гетман, — он подвластен, по последнему договору, московскому царю да польскому королю…

Мурзы притихли, хотя проклятия еще слышны были в рядах, но и у замолчавших недоброе чувство сверкало еще из-под нахмуренных бровей.

— Я верю тебе, благородный рыцарь, — раздался в это время голос Калги, вышедшего на поднятый шум из палатки. Появление его смутило мурз и наклонило им и гетману головы. — Отправляйтесь же вы, мои славные рыцари, к своим загонам и удержите мятежные сердца моих воинов: пусть они гнев свой не разбрасывают по ветру, а прячут его в тайниках сердца; сейчас мы возвращаемся домой, и Аллах мне поможет выбрать время для мести. О, месяц не свершит еще своего таинственного круга, как польется рекой кровь этих коварных, разбойничьих гадин.

— Да осенит борода пророка тебя, нашего повелителя! — произнесли с чувством мурзы, — и да облекутся слова твои в сталь и огонь!

— Твое заступничество за меня, источник света и доблестей высших хранилище, умиляет мое сердце чувством несказанной благодарности, — заговорил гетман, приложив полу султанской одежды к своему лбу и к груди. — Но умоляю тебя, блистательный луч двурогого месяца, и вас всех, звезды востока, — поклонился он мурзам, — остановите ваше славное воинство, хоть на день, и довершите мою победу над лютым врагом! Ведь он теперь почти беззащитен… Вся добыча попадет в наши руки и большую половину ее я наперед уступаю моим друзьям!