Галина, охваченная неотступной тоской, была сначала обрадована вестью, что скоро она возвратится в свой хутор, где отдохнет в уютном родном уголке от людских докучных речей, от любопытных взоров и от пестрой, ей чуждой толпы; там, в тишине и уединении, казалось ей, легче, если не проспать, то хоть убаюкать на время свою безутешную скорбь, свою "тугу". Но в последнее время, когда отъезд уже был совершенно решен, Галине стало жаль расстаться с Орысей, своей единой "шырою" подругой, к которой она привязалась в последнее время всей своей нежной и отзывчивой на ласку душой. Она теперь почти не отходила от Орыси, помогала ей во всех ее работах и признавалась со слезами на глазах, что ей будет невыносимо тяжело без "посестры", что если бы она поехала пожить с ними на хутор, то она, Галина, была бы почти счастлива.

Орыся же все эти сердечные излияния подруги принимала странно, шутливо, с какой-то затаенной улыбкой, с загадочными недомолвками, или с напускным равнодушием; иногда она просто побранивала Галину за ее несуразную прихоть, — уйти в глушь, в яму от жизни, когда последняя теперь так полна и бурно течет. Иногда она упрекала ее за холодность, за то, что ей ничем не угодишь, но большей частью она задорно подтрунивала, что Галина, как ни торопится, а в конце концов не поедет, что она знает такое слово, — скажет его, и Галина останется не на неделю, а надолго. Галина вспыхивала при этом заявлении, сердце ей подсказывало, что Орыся владеет какой-то тайной, касающейся Мазепы, и она начинала с глазами, полными слез, выпытывать у своей подруги, чтобы та открыла ей свое магическое слово. Орысе подчас очень хотелось крикнуть своей подруге — "Мазепа", но она удерживалась, желая сохранить эффект до конца, т.е. до возвращения Остапа, — быть может, с самим Мазепой; ей казалось, что не грех помучить дня три, четыре свою "посестру", имея возможность наградить ее за эту коварную интригу безмерной радостью, и Орыся упорно молчала, прерывая чересчур настойчивые требования своей подруги горячими поцелуями и сентенцией, что если скоро будешь все знать, то скоро и состаришься!

Прошел день, другой, третий со времени отправки Остапа к полковнику Гострому, а посол не возвращался. Это обстоятельство начинало тревожить Орысю и за Мазепу, и за самого Остапа; тревога обостряла с каждым часом ее ожидания больше и больше. — Чтобы заглушить чем-либо это назойливо-щемящее чувство, Орыся придумала трепать и чесать лен, связывая расчесанные волокна его в пышные "куколкы"; она пригласила для этого и свою подругу в комору, где они обе и занялись с увлечением работой. Когда уже было приготовлено достаточно блестящих, золотистых узлов, то Орыся набрала их в "запаску" целую охапку и понесла их в пекарню, чтобы развесить там для просушки. Когда она вошла в темные сени со своею ношей, ей неожиданно заступил дорогу Остап; радостный, бодрый, счастливый, стоял он перед ней, осматриваясь по сторонам, чтобы улучить минутку и заключить свою невесту в крепкие, горячие объятия.

— О! Уже вернулся! — вскрикнула Орыся от неожиданности, растерявшись, начала ронять на землю свой лен.

— Да еще с какой радостью, моя квиточка! — промолви Остап и, воспользовавшись отсутствием свидетелей, сразу обняла девушку и ожег ее поцелуями.

— Ну тебя, "божевильный", — оттолкнула его шутливо Орыся и разбросала при этом все "куклы". — Где это научился таким "звычаям", не в шинках ли у Гострого? Собирай мне сейчас лен, коли разбросал.

— Соберу, соберу, не сердись, моя горличка! — бросился он собирать растерявшиеся по сеням "куколкы".

— Вот стоит только крикнуть, да панотца позвать, чтоб тебя вычесал добре за дерзость, "зухвальство"… — ворчала счастливая девчина, поглядывая с опасливостью на дверь "кимнаты".

— Теперь уже, не во гнев тебе сказано, и панотца мне не страшно, вот что!

— Овва! Не рано ли ты "закопылыв" губу?

— "Не дуже-то и овва", моя любая! Ведь я уже теперь настояще записан у реестры гетмана Дорошенко, — стало быть причислен снова к казачеству.

— Кто ж это тебя там приписал настояще, — подчеркнула она, прищурив глаза и улыбаясь счастливой улыбкой, — псарь, чи звонарь?

— Ге, как бы не так! Бери повыше! — торжественно воскликнул Остап, подняв правую руку, — приписал меня к реестру сам ротмистр "надворных" команд ясного гетмана, вельможный пан Иван Мазепа! И прежде я тебе говорил, что на словах он обещал, да вот, когда он не возвратился сюда, а обещал непременно заехать, то думка такая ударила меня в голову, что он либо забыл про нас совсем, либо где пропал… Значит, тогда б и вышло, как говорится: "обицянкы — цяцянкы, а дурневи — радисть"!

— Ну, а теперь что сталось? — вся встрепенулась от восторга Орыся. — Нашел ты Мазепу? Видел? Где? Как? Расскажи! — заторопила она казака.

— Отчего бы и не видеть? Видел… у полковника Гострого видел, да не то что видел, а и говорил с ним.

— Ну, что же он?

— Ничего себе, славный да гарный, — лыцарь настоящий! Чуть было только не сгинул… — и Остап начал рассказывать про последние приключения Мазепы и про то, как дочка полковника билась и с ведьмами, и с нечистою силой, а таки вырвала лыцаря из когтей сатаны и спасла от погибели…