Едва рассвело, Марианна была уже в небольшом дворике, огражденном высоким забором, и нервно ходила из угла в угол, словно тигрица в клетке, выглядывая с возрастающей досадой хоть кого-либо из своих, с кем могла бы поделиться своим душевным волнением, своими думами. Вскоре двери сеней отворились, и на "ганок" вышел заспанный хозяин дома Варавка; старичок зевнул всласть, перекрестил рот, снова зевнул и потянулся…

— Знаете ли, любый господарю! — обратилась к нему подошедшая быстро Марианна. — То, что ни Мазепы и никого из его команды не привозили в Гадяч, тревожит меня еще больше, если бы арестованного привезли сюда; гетман вынужден был бы дать знать о сем и гетману Дорошенко, и дело повести открыто; а коли не привезли сюда, то значит решили тайно с ним расправиться, чтобы и концы в воду.

— Ох, ох! Кто его знает, — недоумевал, разводя руками, господарь, — оно с одной стороны подумаешь, что такую персону, как посол гетманский, и зацепить было бы негаразд, а с другой стороны подумаешь и то, что гетман наш все может… Вот этот шельма Тамара… в чести да в любви у него…

— Ну, видишь ли, пане лавнику, а Тамара же Мазепе, пан сам говорил, заклятый враг… Враг трусливый да подлый на все может решиться.

— О может, тот может!

— Так ужели при этом быть равнодушными? Да у меня каждая жилка кричит и не дает мне ни на минуту покою, — горячилась Марианна, — что в том, что в Гадяче никто не арестован и не привезен, а за Гадячем? Так сидеть, сложа руки, что ли, и ждать? Нет! Я этого не могу; я должна удостовериться, должна!.. Слушай, пане лавнику, — схватилась она за пришедшую ей вдруг мысль, — мне нужно необходимо увидеть в глаза самого Тамару… Я сумею выпытать, догадаться. Проведи нас, пане господарю, сейчас же в замок! — закончила она повелительно.

— Как, вельможная пани, сейчас? — растерялся старик. — Да сейчас нельзя: никого так рано не пропустят; там "варта" везде, и перед замком, и у "брамы", и на замчище. Без воли его мосци трудно увидеть… на то там и генеральные есаулы. А с другой стороны, когда этот дьявол доведается, что дочка его ворога тут в замке, в его лапах, то чтоб не учинил он какого "гвалту".

— Я не так глупа, пане лавнику, — сжала свои черные брови Марианна, — чтобы так просто своей персоной и пошла, не положивши ему на очи "полуды"! Я пойду, как и сюда явилась, послушником при страннике из святых мест; пойдем мы за подаянием, понесем святые камешки, песок, воду, корешки.

— Так, так, так, — обрадовался этой выдумке Варавка, — это гаразд, гаразд; это всех "зацикавыть"… и гетмана: он дарма, что злодей, а страннику будет рад, чтобы отмаливать с ним свои грехи. Эх, и головка ж у тебя золотая! А я, старый дурень, думал, думал и на думку мне ничего не пришло… А оно выходит, вот какая ловкая штука!

Часа через три у замковой брамы стояли два паломника, один монах средних лет, с поседевшей слегка бородой, а другой — совсем молоденький еще хлопчик, стройный, с несколько бледным лицом и темно-серыми, казавшимися черными, как уголь, глазами; странники просили Христа-ради пропуска во двор для собирания у ясновельможного панства милостыни. Между стражей сидел Варавка и угощал всех добрым медком.

Само собой разумеется, что божьи люди были впущены во двор, и сейчас же их окружила толпа челяди, жадная услыхать про св. Иерусалим, про Афонскую гору и про древо, на котором Иуда повесился… Старший странник рассказывал много чудесного, неслыханного, а молодой послушник больше молчал да бросал по сторонам пытливые взгляды из-под черных бровей.

К толпе челяди начали подходить хорунжие, сотники и есаулы надворных команд, сердюков и другие казацкие старшины, находившиеся на тот час во дворе; челядь расступалась перед ними и уступала первые места. Молодой послушник оглядывал зорко каждого из них пытливым взглядом, но подходившие были, очевидно, не те, кого он искал. Вдруг старший странник, рассказывая про змия-антихриста, прикованного двенадцатью цепями в пещере под горой Сионской, толкнул незаметно молодого послушника локтем; последний встрепенулся и начал осматриваться с тревожным любопытством… В середину круга пробирался бесцеремонно среди кучки значных казаков какой-то молодой есаул с красивым, но надменным наглым лицом.

— Пан есаул… пан Тамара! — узнав его, расступались все.

— Он? — шепнул тихо среди поднявшейся суеты послушник.

— Он! — кивнул незаметно головой странник и громче прежнего начал продолжать свой рассказ о разных диковинках на свете и о неслыханных чудесах.

— Что они тут брешут? Откуда они? — спросил небрежно Тамара, бросивши подозрительный взгляд на пришедших.

— Странники Божий… из Иерусалима… — ответил кто-то робко в толпе.

— Из Иерусалима? Ха! — Они, может быть, так его видели, как я папу!.. Гетман не любит, чтобы всякая дрянь шаталась по его замчищу… Кто их впустил?

В толпе произошло некоторое замешательство, но никто ничего не ответил.

— Вот я проберу этого "воротаря" и "вартовых", — поднял еще выше тон Тамара, — да и вам, панове, — бросил он презрительный взгляд на атаманов и значных, — достанется от гетманской милости за таковую "недбалисть" и нерадение; ведь же всем известно, что никто и в самый Гадяч не смеет въехать без явки к воеводе, а тут вдруг на самом гетманском дворе появляются какие-то шельмы, и я ничего не знаю.