— Гм… — отвечал Тяпкин, поведя бровью, — а коли он такое на уме имеет, да коли все полки, и города, и запороги тянут, так нам лучше с ним в войну не вступать, а обвеселить бы его милостивою грамотою, да поискать бы пути, как бы его на свою сторону перетянуть…

— Думаешь ли ты, что он норов-то свой изменит?

— Ну, уж изменит, аль нет, лишь бы нам только притянуть его, а там уже бабушка надвое ворожила.

Огарев хотел возразить что-то стольнику, но в это время у дверей дома раздался громкий стук.

Собеседники переглянулись.

— К тебе, что ль, боярин? — спросил Тяпкин.

— Кажись, ко мне, — отвечал Огарев, прислушиваясь.

— Откуда бы? Время позднее!

— Да не откуда, как от гетмана, либо от нашего полуполковника. Не было бы какой беды.

Оба всполошились.

Стук повторился снова настойчивее и громче; затем послышался звук открываемых засовов, какой-то разговор и через минуту в комнату вошел слуга и сообщил, что какой-то посланец от гетмана хочет видеть немедленно боярина.

— Веди, веди, — отвечал поспешно Огарев, устремляя встревоженный взгляд на входную дверь; по лицу его видно было, что он был сильно озадачен этим поздним визитом. Но вот дверь отворилась, и в комнату вошел Тамара. Перекрестясь на образа, он поклонился обоим собеседникам и произнес льстивым голосом:

— Боярину и воеводе Евсей Иванычу и тебе, благородный господин, великий боярин и гетман желает в добром здоровье пребывать.

— Благодарим на том боярина и гетмана и желаем ему о Господе радоваться, — отвечал Огарев, вставая и кланяясь на слова Тамары. — А с чем изволит присылаться ко мне гетман и боярин?

— Беда, боярин.

— Что? Бунт? — произнесли разом и Тяпкин, и Огарев.

— Еще сохранил Бог, но похоже на то: вели, боярин, крепить осады во всех городах, быть беде великой.

— Да что же такое? Садись, сделай милость, сказывай скорее, — обратился Огарев к Тамаре, пододвигая ему табурет.

Все уселись.

Тамара рассказал о том, как к Бруховецкому прибыл Мазепа, как он уговаривал его от имени Дорошенко отступить от Москвы, уверяя, что Дорошенко присоединит к нему за это всю Правобережную Украину и отдаст ему за это свою булаву; как советовал ему не отказываться от ханской помощи.

Боярин и стольник слушали Тамару с озабоченными встревоженными лицами.

— Но гетман Иван Мартынович, — закончил Тамара, — памятуя Бога и благо отчизны, не захотел слушать их льстивых слов и прислал меня поведать все то тебе, боярин, чтобы ты немедля схватил посланца и, расспросивши его, отправил в Москву.

Рассказ Тамары произвел, видимо, сильное впечатление и на воеводу, и на стольника. Тяпкин бросил на боярина выразительный взгляд, как бы говоривший: а ты, боярин, еще сомневался в нем. Но и боярин, видимо, изменил теперь свое мнение о Бруховецком.

— Гетману и боярину за верную ему службу будет государева милость неизреченная, — произнес он с волнением, подымаясь с места, — но скажи мне, отчего же гетман сам не велел тотчас же схватить посланца? Пожалуй, уйдет.

Тамара тоже поднялся; за ним встал и стольник.

— Не мог он того сделать, того ради, что кругом теперь смуты идут, — отвечал Тамара, — сам знаешь, каков ныне народ; если бы его гетман тут же схватил, сейчас же кругом крик поднялся, что гетман самовольно старшин хватает да в Москву засылает; а тебе, боярин, это ловчей сделать, ты воевода, у тебя должен записаться всяк заднепрянин. А записывался ли он?

— Мазепа, говоришь? Нет, такого не было, записался вчера какой-то Никита Корчак, купец с правого берега.

— А каков был из себя?

Огарев описал наружность мнимого купца.

— Вот это он самый и есть! — вскрикнул радостно Тамара. — Теперь-то тебе, боярин, и самое впору его поймать, да расспросить, какой такой товар привозил он на правый берег?

— Ужель ты думаешь, что вор до сих пор в Гадяче сидит? — спросил боярин. — А как нам искать его не в городе, коли нам дороги ваши неведомы?

— О том не журись, боярин, — отвечал поспешно Тамар едва скрывая свою радость, — мы сами его отыщем, есть и след у нас, ты только дай нам своих людей, да вашу одежду, чтобы делалось все это будто твоим изволением, а уж я его к тебе живьем приведу, пусть тогда расскажет на Москве, каковы дела с Дорошенко учиняет.

— Сколько людей тебе дать?

— С полсотни будет довольно.

— Ну, так ступай ты, пан есаул, сейчас к гетману, может он еще что прикажет, а стрельцов я сейчас велю созвать. Да передай еще гетману, что служба его забвенна не будет, и о тебе на Москве вспомнят.

Тамара поклонился, поблагодарил воеводу за милость и поспешно вышел из комнаты.

Когда дверь за ним затворилась, боярин и стольник значительно переглянулись.

— Ну что, видишь теперь, каковы таковы дела у нас? — произнес Огарев.

— А таковы, — отвечал ему решительно Тяпкин, — что надо ковать железо, пока горячо.

XLV

Возвратясь от Бруховецкого, Мазепа велел своим казакам готовиться к немедленному отъезду. Правда, Тамара не сообщил гетману ничего о разговорах Мазепы на Запорожье, был с ним отменно любезен и даже ни словом не упомянул о прошлом столкновении, как бы его совсем и не было, но одна уже встреча с ним не предвещала Мазепе ничего хорошего. Низкая душонка Тамары, конечно, не могла бы никогда забыть того посрамления, которое он потерпел от Мазепы в Сечи, а теперь для него представлялся такой прекрасный случай отомстить за все сторицей. И чтобы он упустил его, чтобы он не воспользовался им? О, нет! Бесспорно, он расскажет Бруховецкому, о чем ратовал Мазепа в Сечи, он постарается вооружить его. Он пробудит в нем сомнение к словам Мазепы. Бруховецкий труслив и недоверчив. И почему бы ему, Бруховецкому, не купить себе в таком случае милость и доверие Москвы его, Мазепиной, головою? Правда, если казаки и Дорошенко узнают о том, что он схватил Мазепу и выдал их, это вызовет только большую ненависть к нему, а Дорошенко все-таки бросится с войсками на правый берег. Да, но это доставит им возможность заранее приготовиться к обороне; они вызовут войска из Москвы, уведомят Польшу и, кроме того, разве не может Бруховецкий устроить так, что он, Мазепа, погибнет и не по его вине, и Дорошенко никогда не узнает об его измене? Разве мало разных несчастий может случиться с человеком в пути. Разбои… грабежи… своевольные "купы"… О, Тамара ему во всем поможет. Он со своим гетманом на это мастера. Не даром же говорят про них, что мягко стелят, да жестко спать. Проклятие! Тысяча проклятий! Если бы не эта встреча с Тамарой, все дело окончилось бы с таким блестящим успехом: ему, видимо, удалось убедить Бруховецкого, трус пошел уже на удочку. Он, Мазепа, скакал бы уже по направлению к Переяславу с ответом Бруховецкого на груди, а теперь все погибло! И почему не прикончил он тогда на Сечи сразу эту гадину? Ведь мог же он сделать это и пощадил его. Пощадил для того, чтобы теперь через него погибло все! — Все дело, воздвигнутое с таким трудом, могшее спасти отчизну, жизнь его дорогой Галины, его собственная жизнь! При этих мыслях Мазепа чувствовал, как в груди его закипала бессильная ярость. О, какие ужасные последствия могут возникнуть из всего этого, если его задержат и схватят. Хоть бы вырваться поскорее из города: там, на свободе, быта может, ему удастся еще уйти от их преследования. Эти соображения заставляли Мазепу еще больше торопить свой отряд.]