Заговорили мы с нею, а у нее, что называется, каждое словечко по рублю… Мы скоро и замолкли. Вдруг Ефим к ней:
— А что, красавица, как имя ваше, как отчество?
Она как глянет, ровно водою студеною окатила.
— Что угодно? — протянула.
Голос-то у ней не звучит словно.
Ефим даже вспыхнул весь, ну, а не сплошал-таки.
— Как по имени, по отчеству величают? — повторил.
— Зовут меня Анною, а по батюшке Акимовною,— ответила ему девушка, и так, словно топором отрубила.
Крепко, кажись, она спесивостью нашего Ефима задела; он только кудрями тряхнул и проговорил:
— Желаем много лет здравствовать Анне Акимовне!
Глаза у него сверкнули, и замолчал он на весь вечер. А как расходились мы, он на нее посмотрел так язвительно, усмехнулся и прищурился, что Анна Акимовна вспыхнула и отвернулась,— словно осерчала.
IV
Вот на другой день просит Анна Акимовна барыню, чтоб за ее пожитками послать. Она прежде проживала у тетки, городской мещанки; там ее и все добро хранилось — так вот она и просит барыню. Барыня сейчас приказала:
— Пусть Ефим сходит да заберет или пусть съездит. Скажи ему.
Выходит Анна Акимовна на крыльцо, а тут и все люди во дворе, и Ефим тут же. Вот она оглядывает всех сверху, с голов, да протяжно так и говорит:
— А кто тут у вас Ефим-кучер?
Словно она его и не знает, а неправда,— сейчас всякий бы сказал, что неправда. Не знает, а чего ж это вся вспыхнула? Чего в его сторону и не глянет!
— Кто у вас тут кучер Ефим?
Мы только все переглянулись, а поваренок Миша так и покатился со смеху, да и все-то улыбнулись. А Ефим тряхнул кудрями и выступил ближе к ней.
— Вот удар-то сердцу молодецкому! — обращается Ефим к нам.— Мы думали, что про нас и в Москве писано, а выходит-то что? Неведомые, незнаемые люди совсем! Красная девушка щурилась и жмурилась,— да лица нашего не признала!
Анна Акимовна его речь перебивает:
— Барыня приказала мои пожитки перевезти, да не мешкать с этим приказывала.
— Помилуйте, Анна Акимовна, как можно-с! Мы в сей же миг… А много подвод прикажете вырядить?
Сам смиренником стоит, а уж лукавство-то такое на лице!
Анна Акимовна смутилась и рассердилась, и слова не ответила — ушла.
Кто стоял тут на дворе,— посмеялись и разошлись, только еще Ефим остался.
Выходит опять Анна Акимовна.
— Что ж не едешь, куда послан? — сурово спросила его и глянула исподлобья, враждебно.
— Да вот ответу мне не дали; ответу жду: сколько…
— У меня пожитков немного.
И ушла, и дверью за собою хлопнула.
Ефим вытянул возище громадный, что сено возят, запряг и поехал к ее тетке.
V
Едет оттуда; видим — везет сундучишко голубенький, жестью обитый, да две подушечки, да одеяльце легонькое. Поставил все добро серед воза и так уж кричит на лошадь да понукает, что все соседи из окон высунулись,— глазеют. Тамошние мещанки такие уж любопытницы всесветные, не приведи господи!
— Что, что везут? — слышно, а добро-то только вверх подбрасывается от каждого толчка,— тяжести там мало было.
Гляну, а из хором, из окошка сама Анна Акимовна смотрит, да бледная такая, глаза блестят и губы дрожат.
Ефим въехал во двор и крикнул:
— Эй, люд крещеный! Идите да великую добычу поднять помогите!
Анна Акимовна выбежала:
— Как ты смеешь зубоскалить? — прошептала.— Как ты смеешь? Я барыне скажу…
— Переведите дух, Анна Акимовна; больно уж осерчали вы, ей-богу.
Она схватила свой сундучок, подушечки, и сама потащила за собою. Ефим постоял, поглядел с усмешкой и стал песенку насвистывать.
VI
Сбираемся ужинать. Не придет, думаю, Анна Акимовна: огорчена крепко. А она и входит, да веселая такая; приветливей даже стала: на меня взглянула, Мише усмехнулась, у повара спросила, где вода стоит; только Ефима словно не видит она.
Сели за ужин. Стала она мне рассказывать, какая под городом роща славная, и гулять там прохладно, и много народу туда сходится, съезжается. Рассказывает, а я слушаю. И щеки у ней разгорелись, глаза так и искрятся. «Вот веселье напало!» — дивлюсь… Да как-то глянула на нее сбоку, а лицо ее все подергивается, словно ей что в сердце впилось. «Вот как!»— думаю.
А Анна Акимовна беспрестанно говорит, говорит: ну, и договорилась…
— Раз,— рассказывает,— шли мы из рощи поздно ночью; целая нас ватага была, и весело так было; ночь-то месячная, теплая, то и дело, встречаются люди. Вдруг тучами заволокло; темь такая, ни зги не видно, а нам как раз мостик переходить, и навстречу нам какие-то молодцы,— кто их знает чьи,— себе толпятся. Суматоха поднялась, и девушек столкнули. Я первая слетела под мосток…
А Ефим ей на то:
— Великому кораблю великое и плаванье, Анна Акимовна!
Анну Акимовну словно водой окатили; вздрогнула, не нашлась что отвечать; хотела она опять в разговоры пуститься, в рассказы, да нет, уж не вяжутся слова. Прикусила она губы, нахмурилась, задумалась. А Ефим как ни в чем не бывало: