— Как в око влепил! — крикнул кто-то запальчиво. — Вот так урезал, молодец! — подхватили другие, и одобрительный гул сразу определил симпатии толпы к новому гостю.
Какой-то средних лет казак, видимо, из старшин, протиснулся к Мазепе и проговорил с чувством:
— Спасибо тебе от имени гетмана Дорошенко и от Украины за твое щирое слово: позволь обнять тебя!
И гетманский посол обнял Мазепу, при шумных хвалебных отзывах.
— Я счастлив несказанно, — заговорил снова Мазепа, взволнованный этим неожиданным и льстящим ему приветствием, — но не одним тем, что от посла нашего славного гетмана имею теплое слово и ласку, а больше тем, что мои думки совпали с думками гетмана. Да, панове-лыцарство, — возвысил он голос, — теперь единой для всех нас молитвой должно быть "благання" к милосердному Богу о "злучении" воедино всей Украины; все наши думки, все наши силы должны быть "напружени" лишь на это. И кто бы нам ни помог в нашей "справи", хотя бы даже и жид, то и его не должны мы "цуратыся".
— Да что же нам делать теперь? — раздавалось то там, то сям в толпе.
— Что делать? — повернулся к ним Мазепа. — Выпить за нашу "еднисть", да за здоровье славного гетмана нашего Дорошенко и кошевого Сирко и ждать от них "наказу". Нет лучших лыцарей во всей Украине, так и сдадимся же на их разум. На чем они положат, на том и мы будем стоять.
— Правда, правда! — подхватил весело Палий. — Утро вечера мудренее: на раде кошевой наш батько все нам выскажет, а за едность Украины, да за нашего нового гостя Мазепу следует выпить, да выпить так, чтобы и небу жарко стало!
— Вот это дело! Юнак, так юнак! И на поле первый, и товарищ первый! Да и этот Мазепа, чтоб его черт побрал, голова! — раздались дружные одобрения.
— Уж именно полная, — подтвердил старый запорожец с ястребиным носом, по прозванию Кобец. — Два клало, а третий утаптывал.
— Так гайда ж, братове, за мною, — крикнул Палий, указывая рукой на более обширную мазанку, в которую воткнуты были три вехи с надетыми на них сулеею, флягой и бочонком.
Мазепу окружили запорожцы; каждый желал с ним познакомиться и выразить свое сочувствие каким-либо приятным словом. Так Мазепа переходил от одних к другим и медленно подвигался к шинку.
В самом шинке и подле него толпилось много народа. Распивающие мед и горилку сидели и подле выставленных деревянных столов и просто по-турецки, поставивши между скрещенных ног пляшку и чарку.
Большинство, очевидно, слушало какого-то казака или шляхтича в дорогом кунтуше с есаульскими кистями, который стоял посредине с кубком в руке.
Мазепа не мог рассмотреть его лица, так как он стоял спиной к приближающимся запорожцам, он только заметил его крайне небольшой рост и худощавую, миниатюрную фигурку, которая при каждом слове рассказчика как-то вскидывалась и приподнималась, словно этим движением шляхтич хотел увеличить свой незначительный рост.
Мазепу еще издали поразил его голос; в резких. и визгливых высоких тонах его слышался скорее хриплый голос женщины и эти звуки перенесли невольно Мазепу в Варшаву и припомнили ему оскорбительный эпизод, непоквитованный им вследствие трусости и бегства напастника.
Мазепа даже побледнел от этого воспоминания, такой злобой отозвалось оно в его сердце.
Но Варшава и Запорожская Сечь были такие несовместимые величины, что Мазепа стал гнать от себя это непрошенное воспоминание, хотя голос и манера рассказчика проясняли его ярче и ярче.
— А ну, панове, послушаем, о чем щебечет эта пташка, — обратился он к своим соседям.
Те молча согласились с ним и вся компания остановилась невдалеке от рассказчика.
Увлеченный своим рассказом, маленький шляхтич не заметил их приближения.
— И все это вы, панове-запорожцы, — говорил он, — понапрасну на гетмана валите. Ей-Богу, он так же виновен перед вами, как Христос перед жидами. Его невольно взяли в Москве со всею старшиной и там заставили подписать чего хотели.
— Эге, заставили, — отвечал шляхтичу Шрам, успевший уже занять среди слушателей почетное место, — заставляет, верно, и пастух волка овцу есть. Почему же гетман твой, когда вернулся додому, не повернул все к старым обычаям назад? А он принял на себя, небось, на себя одного власть; старшину в колодки сажает и в Москву отсылает.
— Все это наговоры и клевета, ясновельможное лыцарство, — продолжал шляхтич и голос его зазвучал еще визгливее. — Конечно, приходится и наказать кого, так ведь без этого не то что государство, а и своя семья не обойдется. Только гетман и наказывает кого из старшин, то не по своей злобе или искательству, а за провинность перед войском и вольностью нашей. Все это наговаривают на него враги нашего спокойствия. Мне то что, — мне, ведь, все равно, какому гетману служить, только за правду стою. Да вы же его сами знаете, вы же его, панове-запорожцы, сами и на гетманство поставили.
— Сами поставили, сами и скинем, — перебил его, нахмурив брови, Шрам, — потому что был он прежде казак, как казак, а теперь зрадником стал! От него все зло у нас!