— Тебя не грех назвать ангелом: у тебя сердце такое же чистое, и у души твоей есть крылья.
— Ты смеешься и надо мной, и над Богом, — промолвила грустно Галина.
— Не смеюсь, моя ясочка, клянусь тебе! — вскрикнул даже Мазепа, дотронувшись до ее руки.
Галина вздрогнула от неожиданности и с испугом подняла на него свои ясные, выразительные глаза. Этот взгляд смутил почему-то Мазепу; он начал поправлять на себе рядно, стараясь укрыться им поплотней.
— Может быть, холодно? — затревожилась Галина и вскочила с табурета. — Я сейчас закрою окна.
— Нет, не нужно, не нужно. Это я так… тут даже жарко.
— Ох, когда б не захватил ветер.. — остановилась в нерешительности Галина.
— Господи! Какие вы люди! И не видал таких. Совсем чужой, а они так заботятся…
— Разве чужой ты! — воскликнула девушка, открыв впервые глаза, а потом, побледнев, опустила их и прибавила подавленным голосом тихо, — да, баба говорила… значит, и мы чужие… — Она отвернулась и поникла головой.
— Что ты говоришь, дитятко? Ты рассердилась?
— Я ничего-
Голос Галины дрожал; видно было, что какое-то горькое чувство, не понятное для Мазепы, взволновало ее.
— Да что же?.. Понять не могу… Что с тобой, расскажи!
Но Галина, не отвечая на вопрос Мазепы, быстро подошла к "мысныку", взяла "кухоль" и подала его Мазепе.
— Пей, пане, мед… дид говорил, что он поднимет тебя скоро.
— Спасибо, спасибо! Только я не буду пить, если ты не скажешь.
Галина снова присела на кончик табурета; но лицо у нее было теперь печально. Мазепа отпил несколько глотков меду, поставил на пол "кухоль" и остановил задумчивый взор на этом чудном, взрослом ребенке.
IX
Галина молчала; видно было, что она хотела что-то сказать и не решалась; наконец, она спросила робко, запинаясь на каждом слове.
— Это, значит, правда, что ты пан?
Мазепа невольно улыбнулся.
— А если б и так, что ж тут такого страшного? Отчего это слово так пугает тебя?
— Паны нас не любят… они вороги наши, — произнесла она слегка дрогнувшим голосом.
— Не все, не все, Галина, — попробовал было возразить Мазепа, но Галина продолжала, не слушая его.
— Нет, паны нас ненавидят и панов все ненавидят, все!
— Почему? і
— А разве можно любить волков? Дид Сыч говорит, что и он сам, и гетман Богдан, и мой батько, и дядько Богун, и все казаки шли против панов, чтоб спасти от них бедных людей, потому что они мучили всех, кровь нашу пили! Вот искалечили Нимоту и Безуха, вот и тебя привязали к коню, каторжные, клятые!
У Галины даже проступили на длинных ресницах сверкающие слезинки; она зарделась вся от волнения.
— Нет, нет, Галина, ты не так говоришь, — взял ее за руку Мазепа, — то польские паны враги наши, то католики, а есть, же у нас и свои паны, вот как бы значные казаки, свои, одной с нами веры и "думкы". Они вместе с казаками и с гетманом Богданом воевали против лядских панов и ксендзов, что мучили и грабили наш народ. Мой дед бился рядом с Наливайком, а отец с Богданом Хмельницким и с твоим славным батьком, — за волю, за веру, за наш край!
— Господи! Так значит ты наш, наш? — вскрикнула Галина, подымая свои просиявшие глаза.
— Ваш, ваш, дитя мое, и сердцем и душой, — произнес тронутым голосом Мазепа, сжимая ее руку.
— Ой, "лелечкы"! Значит, ты можешь любить и жаловать нас. Ой, Боженьку мой, как же это любо, как весело…
— Могу, могу и буду, дитя мое! — прервал ее восхищенный Мазепа, — а ты же не будешь теперь бояться меня?
— Нет, теперь нет! — засмеялась Галина.
— Ну, расскажи-ка мне, как ты живешь здесь одна.
— Я не одна. Здесь живут еще дид мой Сыч, баба, Немота и Безух, — заговорила смелее Галина. — У меня есть еще подружка Орыся, только она не любит долго жить у нас: она говорит, что ей здесь "нудно", скучно, что здесь нет ни вечерниц, ни казаков.
Мазепа улыбнулся.
— А тебе здесь не скучно, голубка?
— О, нет! — воскликнула оживленно Галина. — Здесь так хорошо! Кругом степь широкая, широкая… Ты никогда не видел степи? Когда ты выздоровеешь, я покажу тебе все, и речку. Ты видел нашу речку? Нет? Она такая прозрачная, тихая. Когда смотреть на солнце, так видно все дно, как рыба играет на нем… У меня есть челнок, я буду катать тебя; там плавает по воде широкое "латаття" и цветет… Такие большие белые цветы, такие красивые, серебристые… Русалки плетут себе из них венки… А птицы! Ты любишь птиц? В степи их так много! И дрофы, и "хохотва", и перепелки, и жаворонки, и кобчики, — поднимутся в небо, так и стоят, трепещутся на одном месте. Я поведу тебя в степь. Там есть высокая могила; когда взойдешь на нее, так видно все далеко, далеко кругом. И так тихо, тихо, только ветер шумит… Я люблю слушать его: он "лащыться" и что-то шепчет. А цветы? Сколько там цветов есть! И мак, и золотоцвет, и кашка, и волошки, и березка… Ты любишь их? — обратилась она к Мазепе и вдруг потупилась, застыдившись своей смелости.