Пройдя беспрепятственно мимо сторожевых псов, лениво лежавших возле конюшни и завилявших при виде его хвостами, дьяк прошел налево и, перебравшись и здесь упрощенным образом через перелаз, очутился на току.
На расчищенном кругу, покрытом зерном, стояли друг против друга о.Григорий и Сыч в простых холщовых шароварах, подпоясанных ременными "очкурамы", и мерно ударяли цепами по лежавшим перед ними снопам. Дьяк подошел к ним и, сбросивши шапку, прорек густым басом:
— Помогай, Боже!
— Спасибо, — ответили разом и Сыч, и о.Григорий, прекращая молотьбу.
— А что, как ты, пане дяче, обмолотился уже? — обратился к пришедшему Сыч, расправляя спину и опираясь на цеп.
— Да с житом, да с ячменем уже покончили, вот гречка еще в стожке стоит, а оно бы… не мешало спешить, да прятать все!
— А что? — произнесли разом и Сыч, и батюшка.
— А то, что дело уже скоро начнется!
— Какое дело?
— Такое, наше, — ответил дьяк, таинственно подмигивая.
— Да ты о чем это? — переспросил его с нетерпением батюшка.
Дьяк подозрительно оглянулся кругом и, увидев, что на току не было никого, кроме батюшки и Сыча, громко откашлялся, прикрыв рот рукою, и затем рассказал слышанную им от поселян новость о приезде гонца от Дорошенко, о том, что он сообщил им, что Дорошенко прибудет в скором времени на левый берег с неисчислимой казацкой силой и с татарской ордой, сбросит Бруховецкого, соединит Украйну и даст волю всем, кто захочет записываться в казаки. А потому, мол, приказывает он им поскорее готовиться, вооружаться и собираться в "купы", чтобы присоединиться к нему.
Рассказ дьяка привел Сыча в неописанный восторг. Он несколько раз перебивал его вопросами и шумными восклицаниями, но священник слушал с некоторым недоверием.
— Ох, ох, пане дьяче! — произнес он со вздохом, — кто-то там намолол в корчме "сим куп гречанои вовны", а ты уже и "на верую" звонишь! Осторожнее, осторожнее, а то как разгласите заранее по всей околице…
— Да что ж, отче, "до Дмытра дивка хытра"[33], говорят люди, — возразил дьяк, захлопав в смущении ресницами.
— До Дмытра! А ты дождись еще Дмытра, а то знаешь, как говорят тоже разумные люди: поперед, мол, батька в пекло не сунься.
— Да мы за батьком, отче, ей-Богу за батьком, и не в пекло, а в рай, — вскрикнул шумно повеселевший дьяк, — от, ей-ей, недоверчивы вы, пане отче, да разве это в первый раз такая вестка к нам с правого берега идет?
— Так что ж, что не в первый? А вспомни, что было с переяславцами? І
— Ну, подхватились заранее, а теперь уже не то, посол нам воистину возвестил, что к Покрову прибудут к гетману татарские потуги, и он двинется сейчас с ними сюда на правый берег и купно с нами пойдет на стены гадячские, дабы вызволить нас из пленения вавилонского и низвергнуть Иуду, Ирода и Навуходоносора в образе Бруховецкого суща!
— Аминь! — возгласил с удовольствием Сыч. — Эх, когда бы мне прежняя сила! Пошел бы я с вами хоть вот с этим цепом на того аспида! Ох, погулял бы! — С этими словами он размахнулся молодецки цепом, но тут же ухватился за плечо и добавил с печальной улыбкой: — Да видно, "не поможе баби и кадыло, колы бабу сказыло"!
Только батюшка не разделил увлечения своих собеседников.
— Послать бы кого из своих на правый берег, чтобы разузнать доподлинно, — заметил он сдержанно.
Но дьяк перебил его с приливом нового азарта.
— Да зачем посылать? Верно, уже так верно, панотче, как то, что я вот здесь перед вами стою. И от Гострого тоже вестка, присылал казака, передавал, как только, мол, дам вам "гасло", так вы сейчас и подымайтесь, потому что Дорошенко прибудет к нам.
— Ох-ох, — вздохнул недоверчиво батюшка, — разве не могли и Гострого обмануть?
— Хе! Кто там Гострого обманет! — вскрикнул шумно дьяк.
— Пане дьяче, великая сила аггела и всего воинства его, — заметил строго священник, — а кто, как не "он", помогает во всем Бруховецкому? Может, и тот посол, что в корчму к вам заезжал, был какой-нибудь "шпыг" Бруховецкого.
— Какой там "шпыг"? Дорошенковский он казак, верно! Он и перстень гетманский показывал, и обо всем он знает, да и роду нашего, давнего, шляхетного. И прозвище такое знакомое. Как оно?.. Не то словно на коня или на вишню смахивает, — дьяк потер себе с досады лоб, стараясь припомнить прозвище посла, и вдруг вскрикнул радостно. — Да, да! Так оно и есть. Мазепой себя назвал!
При этом имени Сыч невольно выронил из рук цеп, на который он опирался.
— Мазепой! — вскрикнул он, бросаясь к дьяку. — Ты не ошибся, дьяче, Мазепой?
— Мазепой, Мазепой, Иваном Мазепой, — отвечал с уверенностью дьяк.
— И лицом из себя был хорош?
— Да, говорят, зело благообразен!
— Молодой?
— Молодой, как раз в поре казак, ротмистром его вельможности гетмана Дорошенко себя назвал.
— Светлые такие усы и "облыччя" панское?
— Это уже доподлинно не знаю, сам не удостоился зрети, а ты расспроси у наших, — пояснил дьяк, — они видели.