— Ты говоришь, несчастлив? Что же случилось с ним? — спросила она, подымая головку.

— Он узнал перед Берестецкой битвой о том, что Тимош повесил его жену.

— Повесил?.. Ох, Боже!.. За что?

— За "зраду". Она изменила гетману. Да вот здесь, на этих самых воротах, и повесил, их видно в окно.

Гетманша взглянула по указанному гетманом направлению и с отвращением отвела свои глаза от видневшихся из окон ворот. Невольная дрожь пробежала по всем ее членам.

— Бр… — прошептала она. — Повесил, зверюка!

— Чего ж ты "зажурылась", моя зирочка? — повернул ее к себе ласково гетман. — Жалеешь ее? Не жалей! Таких гадюк жалеть не надо: им мало мук и в пекле, и на земле! — Глаза гетмана гневно сверкнули. — Да если бы она могла только воскреснуть, я бы сам повесил ее снова здесь, на позорище всем — вскрикнул он.

При этом возгласе гетманша сильно вздрогнула и побледнела.

— Петре… на Бога! Что с тобою? Ты пугаешь меня? — схватила она его за руку.

— Испугал! — гетман улыбнулся и провел по лбу рукой. — Ох ты, дытыно моя неразумная, чего ж тебе пугаться? Ну, посмотри же на меня, усмехнись! — повернул он к себе ласково ее личико. — Ведь я знаю твое серденько любое, ведь я знаю, что ты никогда не изменишь мне. Ты моя дорогая, ты моя верная, — заговорил он нежным шепотом, тихо привлекая ее к себе…

На другой день Саня проснулась рано утром и сразу же ей сделалось почему-то чрезвычайно весело. Она быстро вскочила с постели, выглянула в окно, увидала, что небо безоблачное, воздух чист, солнце ясно, улыбнулась скакавшим под окном воробьям и принялась торопливо одеваться. В это утро она отдала больше времени своему туалету, и время было потрачено не даром, так что даже гетманша спросила ее:

— Отчего это ты сегодня такая гарная, Саня, словно засватанная?

От этого вопроса Саня вспыхнула вся, как пунцовый мак, и прилежно наклонилась к работе.

В этот день все как-то особенно спорилось и удавалось ей; веселые песенки так и навертывались на язык, а день все-таки тянулся долго!

Наконец, когда солнце начало снова клониться к западу, гетманша приказала ей позвать Горголю, который уже с утра дожидался, а самой пойти присмотреть за работницами в саду. Саня с большой охотой бросилась выполнять поручение. Перед выходом она не забыла заглянуть в зеркало, отряхнуть на себе новый жупан и оправить намисто. В глубине ее души таилась надежда увидеться с Кочубеем.

Сбежавши со ступеней крыльца, она затянула громкую веселую песню и, отославши Горголю к гетманше, направилась в сад. Голос Сани звучал как-то особенно громко и задорно; злые люди, конечно, могли бы подумать, что это делалось не без умысла, но, по всей вероятности, помогали этому тихий, прозрачный воздух и ясный вечер. Зайдя одним работницам, к другим, Саня повернула на одну из дорожек и вдруг увидала невдалеке от себя Кочубея, стоящего под высоким деревом. Хотя она и ожидала, и желала увидеть его, но эта встреча все-таки и удивила, и страшно обрадовала ее.

— Добрый вечер, пане подписку, — приветствовала она его веселой улыбкой.

— Доброго здоровья, панно! — поклонился ей Кочубей.

— А что пан подписок делает здесь? — произнесла она лукаво.

Кочубей смутился.

— Гм… — замялся он, — груш хотел потрусить.

Саня бросила быстрый взгляд на дерево и вдруг разразилась звонким, заразительным хохотом.

— Что такое случилось? Что так смешит панну? — произнес он, краснея и растерянно поводя во все стороны глазами.

— Груши! — воскликнула, задыхаясь от хохота, девушка. Груши! ха… ха… ха… На осокоре груши!

Кочубей оглянулся, действительно он стоял под высоким осокорем. Он окончательно смутился, а смех Сани раздавался все громче и громче.

— Гм… — произнес он, наконец, запинаясь за каждым словом, — что за чертовщина, а я думал…

— Ха-ха-ха! — перебила его со звонким смехом девушка. — Хороший хозяин будет из пана подписка: не умеет разобрать, где осокорь, а где груша. Вот груша!

С этими словами она подбежала к ближнему дереву и, охвативши одну из его веток своими крепкими руками, сильно потрясла ее. Послышался частый шум падающих груш; Саня быстро набрала их полный передник и, подойдя к Кочубею, произнесла с веселой улыбкой, подавая ему одну из лучших:

— Кушай, пане, на здоровье.

Кочубею ничего не оставалось, как взять ее из рук девушки, при этом он заметил, что руки у нее белые и пухлые, и на румяной щеке хорошенькая черная родинка.

А Саня продолжала между тем с лукавой улыбкой:

— Подставь же, пане, полу, возьми и остальные, чтоб не скучно было одному.

— Разве панна собирается покинуть меня?

— Мне надо идти по хозяйству.

— Куда ж так скоро?

— Как скоро, вон уже и солнце скоро спрячется. Надо готовиться к вечере. Прощай, пане!

— Прощай, ясная панна! — поклонился Кочубей.

Саня сделал уже несколько шагов, когда за ней раздался голос Кочубея.

— Постой, панна, — окликнул он ее.

— А что? — Саня остановилась и повернулась к нему в полоборота.