Бедная, она не предвидела следствий моему неуместному образованию!
Время шло своим чередом; я подрастал, учился с прилежанием и успехом.
С графом Болеславом мы не могли подружиться совершенно, в нем было что-то отталкивающее, какая-то преждевременная, наглая, недетская спесь. Он иногда показывал мне приязнь за то, что, бывало, когда он нашалит не в меру, то я всю вину брал на себя, что мне, разумеется, не проходило даром.
Вследствие его шалостей прослыл я почти разбойником; великодушие мое было известно только одной панне Магдалене и всегда вознаграждалось необыкновенными ее ласками.
Графиня была женщина светская, избалованная прежними успехами на поприще светской жизни, любила у себя банкеты, где, разумеется, первенствовала между провинциалками, читала италиянские и французские новеллы и больше ничего не делала. Сын вырастал хотя и под одной крышей с нею, но она его видела раз или два в день, и то мимоходом.
Однажды заметила она, что Болеслав уже мальчик порядочный ростом и что нужно для него выписать учителей, потому что она намерена приготовить его для университета.
Пригласили учителей, начались уроки. Я в виде слуги присутствовал при этих уроках и заучивал все то, что было читано и толковано графу.
Я почти всегда приготовлял графа к экзамену, потому что он ничего не мог или не хотел помнить из уроков учителей.
Панна Магдалена по-прежнему меня ласкала и лелеяла и разговаривала со мною не иначе, как на италиянском языке. И по вечерам, проэкзаменуя меня из того предмета, который я слушал в учебной графа, она давала мне уроки на фортепиано.
Сама она — настоящая артистка на этом инструменте. Часто, бывало, после моего урока она просиживала до полуночи за фортепиано, вариируя чудные создания Бетговена (это был ее любимый композитор и только что явившийся в музыкальном мире).
Я, бывало, сижу в уголку, не пошевельнуся, сижу и слушаю, слушаю и заплачу, сам не знаю отчего.
Музыку я полюбил страстно, и этой любовию я обязан панне Магдалене.
Через год с небольшим мы с нею играли в две руки некоторые сонаты Моцарта и Бетговена.
Однажды графиня застала нас за фортепиано и была очень недовольна, заметя весьма справедливо панне Магдалене, что я рожден не для музыки, а для рала и плуга.
Панна Магдалена почувствовала всю важность этого замечания, обняла меня и горько зарыдала.
За нею заплакал и я, не вполне разумея благоразумное замечание графини.
Граф быстро вырастал и учился весьма медленно и тупо; нельзя сказать, чтобы он был вовсе без способностей, нет, в нем были кое-какие способности, но и те были заглушены небрежением матери.
Графиня постоянно восхищалась успехами своего милого Болеслава, а успехи Болеслава ограничивались гармоническим лепетаньем на италиянском языке; она была в восторге и больше ничего не требовала от своего милого Болеслава, хотя и готовила его для университета.
Учителя получали исправно содержание и жалованье и делали свое дело, как наемники или как большая часть учителей.
Читали ему ежедневно свои уроки или на досуге рассказывали ему про псовую охоту и т. п. анекдоты.
Одна панна Магдалена с чувством матери заботилась о его моральном образовании; но неуместные восторги графини мешали ей, и Болеслав уже очень хорошо понимал (тоже, может быть, учителя поселили в нем это понятие), что он граф, и о граф богатый, что ему не нужно никаких познаний и добродетелей. И часто грубыми своими выходками приводил бедную панну Магдалену в слезы.
Мне было больно смотреть на эту благородную, прекрасную женщину. Я в душе возненавидел Болеслава, и если б не она, то я давно бы ему свернул голову.
Но она, бедная, жестоко оскорбленная, бывало, приголубит меня и повторяет мне святые слова: «Любите и ненавидящих вас».
Я забыл вам сказать, друже мой добрый, что графиня была ни вдова, ни мужнина жена, как говорится.
Муж ее бросил и жил постоянно в Италии, быстро проматывая свое прекрасное подольское имение.
А графиня с сыном жила, как вам уже известно, на Волыни и занималась (как она сама говорила) эдукацией единственного сына.
Теперь скажите мне, какой добрый, нравственный пример мог видеть мальчик в семейной жизни своих родителей?
Прежде он часто, бывало, спрашивал у своей нежной матери: скоро ли приедет папаша?
На что мать ему отвечала, что его папаша негодяй и что если он и приедет когда-нибудь, то она его в дом не пустит.
Хорошо было слушать сыну от матери подобные слова!
Впрочем, в быту богатых людей подобная семейная распря не редкость, следовательно, и на молодого графа это не делало большого впечатления.
Домашнее воспитание графа кончилось; надобно было выбрать приличное его породе учебное заведение, в которое можно было бы послать его для окончательного образования.
По этому случаю дан был большой банкет; а после банкета, на другой день, приглашены были гости на домашний сейм, на котором было рассуждаемо, куда именно послать графа для окончательного образования.